"Не стоит село без праведника" - гласит русская пословица. Кто они, эти праведники, если стоит еще Россия, пройдя через страшный 20-й век? Вот и в нашей сибирской, по-родниковому неистощимой глубинке еще не подмяты светлые ростки, идущие от корней наших, еще не до конца уничтожены.

     Историю эту уж чья душа как примет: от себя ничего не добавлю. Ведь с верой как: если она есть, и доказывать ничего не надо. А если нет -докажешь ли?

     Жили в глухой сибирской деревеньке Скородум Упоровского района две сестры: Феврусья и Матрена. У родителей детей было много, а 30-е годы были голодными, редко кто ел досыта, про белый хлеб в те годы в деревне и не вспоминали. Как навернется случай - сразу девку замуж "определяли". Люб - не люб, про это и речи не было. Выжить бы. Суженый у Матрены был из себя видный: росту могучего, лицом светлый, бородка окладистая, волосы шелковистые, кудрявые. Девки на него заглядывались, да и отцы в затылке чесали: семья у Сергея была крепкая, дружная, работящая. Справно жили, зажиточно. Да одна беда - изъян, как говорили на деревне: в три годика переболел Сережа оспой и ослеп. А Матрениному отцу выбора не было, за большухой еще мал-мала меньше. Лишь бы поскорей лишний рот сбыть, пристроить к месту.

     Вот и вышла Матренушка за "темного" Сергея. Сама махонькая, легонькая, как пушинка, по избе летала. И всегда-то у нее в доме чистота. Огород ухожен, скотина дом знает, а известно, что к неряшливой да неласковой хозяйке и скотина не льнет. Да вот беда - детей нет. Один Бог знает, сколько было ее горячих, слезных молитв, чтобы огласился их дом детским гомоном. Но не озлобился на жену Сергей, не корил, не ругал. Знал, другой такой уже не будет. Никогда уже не будет рядом человека с сердцем, полным чистой и святой любви, когда твои небольшие радости для него счастье, твоя боль и скорбь - ему великое горе, человека с непрестанной, не знающей усталости думой и заботой о беспомощном муже.

     Русской женщине всегда была присуща высокая жертвенность. Помочь своему ближнему - это потребность ее души. За свою жизнь пятерых доупокоила Матрена. Родня косилась: самим есть нечего, в доме шаром покати, а она все нищих привечает, их после войны ой сколько ходило по нашим немерянным сибирским дорожкам. От деревни к деревне, от двора ко двору. И каждому "мите-матане", как их тогда называли, хоть по корочке сухой да положит в торбу, а нет корочки - кружку воды подаст да посидит - посудачит, ласковым словом согреет, выслушает горькую беду-судьбинушку. А о том, что про нее говорили, она знала, взгляды насмешливые замечала, но не обижалась, ведь кличка "дурак" говорит не о глупости, а о неспособности к плутовству, хитрости и обману. Драгоценная черта русской души - отзывчивость, всемирная отзывчивость сердца, готовность понять и полюбить другого человека.

     Последний их жилец, Филиппок, жил у них дольше всех - лет семь. Сковал ревматизм человека так, что передвигаться он мог только ползком, не было силы в ногах, совсем их не чувствовал. Дед Серега ему отдельный "тувалет" соорудил, берегли они бабкины труды по чистоте в доме, сами старались быть опрятными, хоть чем-то помочь своей кормилице. А та как начала смолоду порхать, так до старости и осталась легкой на подъем. В деревне ее все больше "легковушкой" между собой называли. Летом еще туман поутру не растает, а ее беленький, выцветший на солнце платочек уже мелькает между сосенок. Люди еще только за грибами отправляются, а она уже полнехоньки корзины несет, дома ее ждут - не дождутся дед Серега на полатях да Филиппок. Грибницы свеженькой похлебают, да и к зиме приварок будет, все не на одной картошке сидеть.

     Кротость и спокойствие чистой совести отражались в ее глазах до старости, лицо ее со спрятанной улыбкой было как у человека не от мира сего. Скромная русская красота и в то же время удивительное изящество души. А разговор - мудрая простая русская речь. Живая и неизменно честная. Открытая сердечность и простота сердечная. Такой она осталась в памяти внуков своей сестры Феврусьи.

     Идеал женской духовной красоты с ее благочестием и благонравием проник на Русь вместе с православной верой. У нас, живущих суетной, расслабленной жизнью, добрые порывы бывают, а силы их совершить, прожить так, чтобы жизнь была сиянием славы Божией, - нет. А вот предки наши исполняли заветы не в воображении и мечтаниях, а на деле. У старых людей было живое, опытное познание благодати, которая вела их ко Христу светло и крепко. Умели воспринимать чужую боль как свою собственную, сострадательность просветляла в человеке образ Божий. Крепко они знали, что за хорошие дела бывает хорошо только в будущей жизни, а в земной жизни бывает иначе, потому что злая сила мстит человеку за добродетель. А Господь, посылая испытание, посылает и силы на его преодоление. Скорбями, болезнями очищается душа. Пути спасения бывают различны и не так, как мы желаем, а как Господь ведет своим Промыслом.

     ...Годы меж тем бежали, у братьев да сестер деда Сереги не только дети повырастали, но уже и внуки под стол пешком пошли. Вот и удумали они черное дело - дом бездетных стариков для своих детей освободить. Филиппка сдать в интернат для убогих, деда Серегу к себе забрать, у нас, дескать, будет тебе посытней и послаще, помягче и повеселее, а бабку-"легковушку" тоже не обидим, пристроим. Долго дед Серега противился. Да как-то хватил лишку бабкиной медовухи, вот и вышло, как племянники удумали.

     Филиппка в интернате схоронили на седьмой день. Семь годков бабкино горячее сердце заставляло трепыхаться и его измученное недугом сердечко, а не стало ее рядом - кто оживит, согреет безжизненное тельце? Дед Серега тоже вскорости почернел лицом, замолчал, отгородился от мира. Близок локоть да не укусишь. С годок только и потянул без своей Моти. А та жила долгонько, лет до 83-х. Обиды на родню не выказывала, внучат нянчила всех без разбору: тех ли, не тех ли, кто из родного дома вытолкал. Всю жизнь, а к старости это стало проявляться еще острее, у нее было спокойное христианское отношение к жизни, смирение. В ее облике, словно из глубины веков, проглядывала святая Русь.

     К Господу она отошла тихо и незаметно, кротко, как и жила. Всю жизнь за другими ходила, доупокаивала, а тут сама сломала ногу и вынести то, что из-под нее горшки будут убирать, обмывать да обстирывать, кормить с ложечки, не могла. Так, от маеты, чтобы кому не досадить своей беспомощностью, "нe залежаться", и преставилась.

     Осталось от нее "богатство" - одна икона, а в 80-е годы кому иконы были нужны? Внук Сашенька забрал, места много она не занимает, есть-пить не просит, пусть стоит в уголке. Все же веровала бабка. Память о ней. С детских лет запомнились ему ее земные поклоны перед иконами да наставление: "Как спать-то пойдешь, внучек, так про себя и говори: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного. Аминь." Учила, как персты складывать да осенять себя крестом: на лобик, на пупок, на правое плечико, на левое плечико ... Аминь! И тихонько сгибала белую вихрастую головенку внука.

     Долго та икона, бабкина память, в углу стояла, лет 15. Иной раз брал ее Александр, проводил рукой по доске и чувствовал рельефные мазки краски, а вот какой святой на ней был изображен - непонятно, до того икона была темной. Уж и "реставрировать" сам пробовал. Люди научат то луком тертым на ночь икону обмазать, а утром сухой тряпочкой все стереть, то гущей квасной... Со временем оставил пустую затею, забыл все в житейской суете. Как вдруг однажды, среди ночи, они с женой проснулись от того, что у кровати, в ногах, стояла не то девушка, не то хрупкая молодая женщина, вся в белом саване, на голове капюшон, лица не видно. Постояла - постояла, повернулась и пошла по коридору, а это метра четыре, из спальни он просматривался, повернула на кухню и все. Стук шагов до сих пор в ушах стоит. Oт внезапно охватившего их ужаса они не могли сказать, сколько это продолжалось: секунды, минуты. Когда пришли в себя, подумали, что это была дочка, Оля. Но нет, та крепко спала у себя в соседней комнате. Много думали, гадали: кто это был, к чему? Но ничего необычного в скором времени не произошло. Все как всегда.

     Днем служба, пожарный рукав в руках, когда никто про опасность для своей жизни не думает, все спокойно выполняют свой долг. "Работа такая", - спокойно говорит и за себя, и за товарищей Александр Гаврилович. А по вечерам, в редкие выходные - семья, дети. Про сына, Саньку, шутили, что он соску сменил на клюшку. А сейчас он - младший член молодежной сборной России по хоккею. А отец вдруг стал депутатом городской Думы. Он до сих пор в это не верит. Чудо. За день до выборов вдруг снимают явного фаворита предвыборной гонки и еще несколько человек с ними, и депутатский мандат достается ему, явному аутсайдеру. "Когда мы просим Бога о чуде, помощи, - говорит Александр Гаврилович, - Господь отзывается, чудо происходит, но мы не верим, что это совершилось, так как справки нам об этом никто не дает. Теперь все могут увидеть, кто изображен на той абсолютно черной иконе. Лет пять-шесть назад она стала обновляться, и на Радоницу, 14 мая, по благословению я передал ее в часовню поселка Мыс. Пусть люди, которые выбрали меня, чтобы я представлял их интересы в городской власти, знали, что прежде всего надеяться, уповать мы должны на Бога".

     22-го июня - Троицкая вселенская родительская суббота. В этот день во всех православных храмах возносятся молитвы "о всех от века усопших христианах". Наш Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых. У Бога все живы. И мы, пока еще живущие на земле, и те, кто уже там, все вместе... По учению святых отцов, они там за нас молятся, себе они уже ничем помочь не могут. А вот мы можем, милостыней и молитвой мы можем изменить участь их бессмертной души на лучшую, вымолить их.

     Мы рассказали историю одного рода, как добрые дела предков удивительным, чудесным образом отразились на судьбе потомков, а ведь, если задуматься, в каждом роде есть такие малые святые, о которых светло думается и вспоминается. 22 июня Александр Гаврилович поклонился родным могилкам бабушек - сестер Феврусьи и Матрены, отца Гаврилы Николаевича и свеженькому холмику мамы, Евгении Нефедовны. Еще за три дня до смерти по телефону она бодрым голоском рассказывала, как дед Серега, слепой, смастерил токарный станок и сам точил веретена, а бабка Матрена бегала их продавать в Упорово. Я слушала ее говорок, и он напоминал мне родной, мамин, который я не слышу уже третий год. На сердце сразу закипели слезы и тихо полились. Вечная вам память, наши родные!

Всем вечная память.

Т. ТЕПЫШЕВА