Тема моего краткого сообщения – это не плод кабинетных рассуждений, это те выводы, которые были сделаны после страшных 58 часов Беслана. Так Господь судил, что 1 сентября мы производили закладку нового храма в г.Нальчике. Радость, благодатное состояние, солнце и вдруг – как грозовой удар: захвачена бандитами школа! Через 40 минут мы уже были там.
Что мы увидели? Уже тысячи горожан были недалеко от школы. Сумятица. С одной стороны те, кому надо было делать свое дело, - военные, спецслужбы, которые должны сделать все, чтобы освободить детей. Но что было делать с теми, чьи дети оказались в этой школе? И тогда принимаю решение пойти непосредственно к этим людям.
Когда увидели обезумевшие глаза матерей, отцов со скрипящими от бессильной злобы зубами, что-то близкое к клокочущей лаве, могущее принести еще большую беду, стало ясно одно – Церковь должна быть вместе, сейчас, молитвенно и с детьми, и по возможности физически с жертвами. А жертвой вообще-то оказалась вся страна. Но особенно с близкими детей. Вначале никого и ничего не хотели слушать. Одно слово - «спасите!». Толпа готова была прорваться к школе и неизвестно, что бы произошло дальше. И здесь очевидно многое делало слово пастыря. Это я почувствовал сразу. На протяжении двух с лишним суток, когда примерно через каждые полтора часа выходили мы к народу, то вначале были ропот, уныние, затем после продолжительной или непродолжительной беседы люди становились и молились. Кто молился, кто не молился, но наступало какое-то умиротворение.
| Но затем случилась эта страшная беда – взрывы и сотни погибших детей. Почему я говорю о роли Церкви? После трагедии наступает период глубокой депрессии, злобы и отчаяния. Мать, отец, близкие, потерявшие нередко все и вся, самое дорогое – детей. Кто мог их утешить и восполнить их потерю? Ни чиновник со своими заверениями, что сделал все, что мог, ни даже Президент. Здесь должно быть благодатное, растворенное любовью и состраданием слово Церкви не просто через такие же слова утешения, которые все говорят, но растворенные молитвой и, возможно, даже с возложением поста. Мы сразу же по всей епархии объявили непрестанную молитву об убиенных и особенно о родных. Все боялись самой большой трагедии – всплеска ненависти на национальной основе и мести. Но Богу содействующе удалось этого избежать. И тогда я понял: это потому, что мы пошли с духовенством буквально по домам, по храмам служить и утешать, отирать слезы, молиться и вместе плакать. Присутствие Церкви своим благодатным молитвенным стоянием и физическим присутствием вместе с плачущими, умирающими и страждущими – это свидетельство, это тот самарянский долг, когда возложили раненого на осла и раны отерли, и по мере возможности и заплатили.
И вспоминается другое – похороны. Поехали мы со всем духовенством (около 20 человек), с хором семинаристов, и то, что я увидел на кладбище, навсегда разделило для меня время на то, что было до и после Беслана. Для человека, не имеющего веры, можно было представить, что хоронят саму жизнь. Сначала я попытался идти к могилам христиан. И вдруг, может, кто-нибудь меня осудит, мне стало совершенно ясно, что горе у всех – и у православного, и у мусульманина, и у далекого от веры человека. И мы начали ходить с хором, не разбирая и не спрашивая, от могилы к могиле. Мне стало ясно, что нельзя служить в общем, для всех, потому что это общее горе, но для каждого оно индивидуально. Ходили больше, чем полдня. И после нам рассказывали мусульмане – нас, говорят, ничто не могло утешить, черное отчаяние, безнадежность, но когда подходили священники именно к нашей конкретной могиле, то наступала какая-то маленькая волна утешения и просвет, ибо постоянно звучали слова о том, что они мученики, что их страдальческая кончина уготовала иной путь, и о том, что будет встреча в обязательном порядке с ними в мире ином.
Почему я говорю именно об этом? Мы должны своим церковным свидетельством, особенно в минуты таких трагедий (дай Бог, чтобы они больше никогда в нашей стране не повторились) нести слово Божие не только с кафедр, в стенах школ, лицеев, гимназий, университетов, но своей конкретной деятельностью – плача с плачущими и утешая недужных, восполняя молитвой невосполнимое, свидетельствовать истину Православия. И тогда это свидетельство нередко может быть самым лучшим примером, что Православие, учение Христа – это Путь, и Истина, и Жизнь. И в радости, и в глубокой печали. Поэтому мы всегда должны об этом помнить, тем более, что наше время, к великому сожалению, слишком жестоко, и наша разобщенность, среди православных, нередко черствость, бывают отталкивающей. Своим примером, своим жертвенным служением мы должны нести наше православное христианское свидетельство.
|