Предлагаем читателям рассказ нашего правящего архиерея высокопреосвященнейшего димитрия, архиепископа тобольского и тюменского о своей жизни, опубликованный в журнале "Элита-регион"

     Родился я в семье рабочих. Отец после фронта был инвалидом войны II группы, работал электромехаником по наладке станков. Мама, Мария Алексеевна, была швеей, работала в ателье, потом - в ж/д кассе одно время, потом опять стала портнихой, и, кроме того, на ней было хозяйство - 26 соток земли. Все мы заготавливали - картошку, огурцы, помидоры... Семья большая, четверо детей, приучали нас к труду. У нас и живность была: козы, кролики, куры.

     Когда я заканчивал школу, стал думать над выбором профессии. К тому времени мой старший брат уже стал священником, еще двое учились в Духовной семинарии. Поэтому и я тоже думал - может быть, как братья? Но у меня было увлечение. Рядом с нами была детская железная дорога - паровозики, вагончики, игрушечные маленькие станции, вокзальчики... Мы с братом часто туда бегали кататься. И, кроме того, поселок наш был железнодорожный. Так что я поступил в институт транспорта. Начал учиться. И сразу почувствовал разницу в общении, в обстановке, которая была у нас в семье и здесь. Брат поступил в Духовную семинарию, когда мне было лет 10, где-то в 60-е годы. Как раз в годы гонения на церковь, во времена "хрущевской оттепели". Закрывали тысячи храмов, духовные учебные заведения, но он пошел. И это сказалось на всей нашей семье.

     Мы рано лишились отца, ему 50 лет исполнилось, и он умер на операционном столе. У него была тяжелая контузия, не было правого глаза, осколки... С войны все это носил, каждый год военкомат предлагал: "Надо вам на операцию". Он все оттягивал, не хотел, потом все-таки его положили в военный госпиталь в Москве, и во время операции, когда удаляли осколки из головы, он скончался. Так что старший брат заменил нам отца. Часто приезжали его друзья-семинаристы, мы видели добрую атмосферу молодых людей, их общение, интересные разговоры. В доме появились книги, которые раньше были запрещены. В школе мы учили одну историю, а в этих книгах было все по-другому. Стал читать жития, летописи, Карамзина... Все это очень увлекало.

     Попав в студенческую среду, я начал тяготиться некоторой вольностью, порой грубостью. У нас юноши и девушки учились, можно же дружить без всяких вульгарных друг к другу, так сказать, обращений. Я даже думал бросить институт - надоело все это слушать. Но у меня появились единомышленники, студенты, с которыми мы ездили в храмы, свечки ходили ставить. Мой духовный наставник отец Тихон, доцент Московской Духовной академии, образованный человек, благословил: "Взялся - надо доводить до конца". Я окончил институт. Тогда после института распределяли на работу не по желанию, а по направлению. Но поскольку я был третьим по успеваемости, мне дали право выбирать. И я выбрал проектно-конструкторское бюро по модернизации локомотивов. Главное управление локомотивного хозяйства министерства путей сообщения. Был ведущим конструктором, у меня была своя группа, и мы очень дружно жили и работали. Моя комната была с красивым видом из окна. К другим заходишь в отдел, там все пестрит от какой-то наготы. К нам зайдешь - Кремль, храмы.

     Все мои коллеги прекрасно понимали, что я человек верующий, но тогда этому никто не придавал значения, наоборот, многие и книги у меня брали, и разговоры вели, и никто не вовлекал и даже не пытался вовлечь в какую-то комсомольско-партийную деятельность.

     Я никогда не был ни октябренком, ни пионером, ни комсомольцем. Вот не надел я эту звездочку - и все. Не надел галстук - и все. Я помню, очень трагические были моменты. Когда отец был жив, к нам щадяще относились. Все-таки инвалид войны, контуженный. Они знали, что он верующий. В нашей семье всегда были иконы - деда, бабушки. Ну, а когда отец умер, тут на нас подналегли. Я помню, приехала комиссия гороно: "Почему не пионеры, не октябрята?". Стали запугивать: "Мы ваших детей отберем в детский дом". Тогда я в первый раз увидел магнитофон. Все записывали, катушки крутились. Я думал: "Ну все, нас запишут, потом на суд". Мама говорит: "Что они плохого сделали? Разбили стекло, хулиганят или где-то курят? Ну что вы так терзаете детей?" Вдруг представитель гороно, такая рассолиднейшая женщина, говорит: "Да лучше бы хулиганы были, у нас на них милиция есть, а ваши - антисоветчики". Я потом подумал: "Что это за слово-то?" Мы же мальчишки, к нам друзья забегают - у нас иконы. Дома всегда стоял большой стол на террасе. Чай садимся пить - молимся "Отче наш". Все ребятишки - пионеры, октябрята, комсомольцы - молятся и садятся. В поселочке жили, как скрыть? Ездили в Лавру, ребят-школьников брали, а они увидели в этом агитацию: "Вы не имеете права. Возите своих, а их не возите". Доходило до того, что в Лавру приходили наряды общественности с милицией, всю молодежь вылавливали, забирали в милицию и долго выясняли: "Зачем сюда приехали?" А потом галстуки пионерские нам привезли: "Пусть хотя бы наденут, не позорят школу". Мы с детства были верующие, с детства понимали, что человек - это не обезьяна, а существо разумное. Если кто-то хочет с обезяной породниться, то это вопрос, конечно, нравственный и уже греховный. А для нас это проблемой никогда не было.

     В институте было легче. Было несколько предложений, но я все: "Некогда", то на практику, то в стройотряд куда-то, так незаметно и прошло. Единственное было недоумение серьезное, когда я на третьем курсе участвовал в студенческом научном обществе. Делал доклады, чертил схемы, все это было так интересно. Я получил среди профильных вузов какое-то призовое место. Поехали мы в Петербург, там был всероссийский съезд, и получил за свою работу Почетную грамоту. Стали вручать, а я не комсомолец. "Как так? Давайте задним числом примем". Я говорю: "Человек не вступил, ну опоздал, что теперь? На рельсы, что ли, ложиться?", так мы шутили. Короче, вручили мне грамоту ЦК ВЛКСМ, не комсомольцу.

     А вот народным депутатом был. Я уже работал, ходил в церковь, собирался в семинарию поступать. Жил не в Москве, а в поселке Фирсановка. Как-то иду с работы, меня встречает заместитель председателя поселкового Совета: "Давай, ты будешь депутатом!" Тогда же просто все было. Я говорю: "Нет". "Да ты зайди к председателю". Я зашел в Совет: "Слушай, вот тут заполни анкету" - и все. Потом - выборы. Представляете? Ну, а когда я поступил в Духовную семинарию - подал, как сейчас говорят, в депутатскую отставку.

     Решение поступить в Духовную семинарию и посвятить свою жизнь Богу было, в общем-то, понятно, в Церкви я был всегда. Для внешнего мира это было непонятно: "Как, все бросил? Такая карьера впереди", кандидатскую предлагали написать. Постепенно я учился, все больше погружался в церковную жизнь. За два года закончил семинарию, за три - академию. Все экстерном, быстро. На третьем курсе академии принял монашество. А, заканчивая, уже я нес послушание помощником ректора, референтом. Это как бы дежурный по приемной и по переписке. И в этот год, в 1986-й, в Троице-Сергиевой Лавре произошел пожар, сгорело много корпусов - царские чертоги, общежития, академический храм, трапезная. Погибли пять студентов. И меня, студента 4 курса, я уже писал диссертацию, назначают экономом Лавры и Московской Духовной академии. Мне поручили вести восстановительные работы после пожара. Это был период так называемой перестройки, еще трудно было предвидеть, как пойдут строительные дела, поскольку до этого времени любым строительным и проектным организациям запрещалось сотрудничать с Церковью. Мы стали обращаться в различные структуры, в первую очередь владыка Александр, ректор академии. Проблема была в том, что в 1988 году было намечено провести празднование тысячелетия Крещения Руси, и основные события должны были быть проведены у нас, в Лавре. Было трудно представить, что за два года можно все это восстановить. Стояли одни обгоревшие стены. Но мы справились. Почти полгода ушло на то, чтобы разобрать завалы. Работали одновременно 380 рабочих, различные бригады - каменщики, сварщики, сантехники. Одновременно разрабатывался проект. Успели. Отпраздновали тысячелетие Крещения Руси. Вскоре я был назначен инспектором Московской Духовной семинарии. Это как проректор по воспитательной работе. Высокая должность. А в 1989 году открыли Тобольскую Духовную семинарию. Туда направили многих наших преподавателей. Ректором поехал мой коллега инспектор отец Макарий. Он был в академии, я - в семинарии. Прошло полгода. Стали оттуда приезжать и привозить весточки, что пока не складывается в Тобольске - нет помещений, живут в полуразрушенном храме Петра и Павла, тюремный замок только еще передавали. Там еще были заключенные. Я чувствовал все эти настроения. Отец Макарий уехал из Тобольска, назначили другого ректора, тоже из нашей среды преподавателей, отца Георгия. Другого владыку назначили. Был владыка Феодосий, назначили владыку Антония, потом владыку Юлиана. Он так до Тобольска и не доехал.

     И вдруг, в сентябре, раздался звонок в кабинете, и со мной стал беседовать один из помощников Святейшего: "Как здоровье? Как дела?", потом говорит: "Сейчас Священный Синод готовит заседание, и Святейший хотел бы с вами увидеться". 14 октября Патриарх приехал на Покров, пригласил к себе и предложил должность ректора в Тобольске. Тогда я еще не знал, кто будет владыка, и сказал: "Как Ваше будет благословение". Позже еще на одной встрече он сказал: "Мы приняли решение вас сделать и управляющим. Чтобы вы взяли все в свои руки". Такой был разговор, и буквально через несколько дней было заседание Синода, и меня назначили. 4 ноября, в день Казанской Божьей Матери, состоялась хиротония, и уже 9 ноября я прибыл в Тобольск. Патриарх так и сказал: "Долго не собирайтесь, поезжайте. Побудете там с месяц, посмотрите, приедете - будем какие-то решения принимать".

     Положение Церкви в то время было трудное. Атеизм в одночасье не может отойти. На всех уровнях чувствовалось настороженное отношение. Даже сейчас некоторые депутаты по-прежнему с партийными убеждениями. Они не очень дружелюбно настроены не только ко мне, но и даже к Церкви. Не понимают, что Россия - это Православие. Ты можешь не ходить в церковь, но ты не должен ее оскорблять. А тогда? Я никогда не был в Тобольске, поэтому в Тюмени не останавливался. Прямо с вещами приехал на такси с вокзала и сразу попал на богослужение. После Москвы, Сергиевой Лавры, где многолюдность, торжественное пение, храм показался низким, народу мало, я зашел, службу отслужил. Мне и говорят: "Куда вещи ваши? У нас есть два места - на кладбище и в тюрьме". Я говорю: "Ну, в тюрьму-то рано еще, давайте лучше на кладбище, оно ближе, это моя специализация - души праведно скончавшихся". Приехал я на кладбище, поселился и прожил там 2 с лишним года. Был такой случай в первый приезд Патриарха в 1994 году. Обедаем. На трапезе один из благочинных екатеринбургских говорит: "Ваше Святейшество, вот рассказать хочу вам, хотите верьте - хотите нет. Приезжаю я, у меня сын тут учится, а в начале 90-х трудно было с питанием, и некоторые родители помогали своим детям. Я везу, набил коробки консервами, еще что-то насобирал. Дотащился до храма Петра и Павла, подхожу, какой-то отрок дежурит у входа, я спрашиваю: "Слушайте, а где мне увидеть своего сына?". Он говорит: "Какой курс?", я говорю: "Второй" - "А он в тюрьме". - "А к владыке можно?", он говорит: "А владыка на кладбище". У меня коробки бабах из рук. Сын в тюрьме, а владыка уже на кладбище. Подошел к кресту, полные глаза слез, что же это такое, я слов не могу выразить. Отрок ко мне подходит и так мне по плечу тук-тук-тук: "Батюшка, а вы идите. Через двадцать минут звонок будет, и вы как раз Пашу увидите своего". Я говорю: "Какой звонок?" - "А у нас второй класс в тюрьме учится. А после трех и владыка придет" - "Как?", - "Да он там живет на кладбище и работает, а после трех придет". Вот это все пережили.

     Самыми трудными были первые этапы возвращения. Казалось бы, все просто и ясно. Возвратили Церковь, надо бы извиниться: "Простите. Мы поубивали ваших предшественников, поотнимали все храмы, ободрали их, растащили, все распродали за границу". По всей России так было. Но к нам приходят какие-то комиссии, заседают какие-то комитеты, решают, думают, отдать - не отдать. Я вот привожу пример - представьте себе, на улице вас поймал разбойник и отнял сумочку, ключи, квартиру вашу занял, может, вас немножко побил. Вы начинаете искать, пока суд да дело, бандит, может быть, даже где-то умирает. Суд признает: да, действительно, незаконно все у вас отняли. Этот дом ваш и все эти принадлежности - тоже ваши. А родственники бандита говорят: "Это имущество неделимо, теперь мы тут живем". Ну какой надо закон? Разве это легитимно? Отнимали, закрывали, рушили храмы. По какому закону? К какому мировому сообществу мы можем примкнуть с такими законами и с такими понятиями? Ведь Церковь не просит того, что ей не принадлежит. Стадион, например, или еще что-нибудь. Она говорит: "Отдайте храмы и здания, которые Церкви испокон веков принадлежали". Конечно, надо бы извиниться. Вернуть, помочь восстановить. Это моральный закон, нравственный. Ведь что такое Церковь? Это не я, это мы с вами. Может быть, кто-то из внуков, правнуков тех гонителей потом придет в храм и будет таким же владыкой или священником, настоятелем.

     Вот это было самое трудное преодоление. Жилищно-бытовые условия меня не смущали. Я сам два года жил на кладбище, здание почти не отапливалось, в валенках спал и в шапке. Потом были сшиты такие меховые чулки, длинные, чтобы ноги не отморозить, потому что лед на окнах. Также ребята спали в церкви Петра и Павла. Один ряд окон был только стеклянный, а второй - из целлофана. Самыми трудными были первые два года, очень трудные. Потом потихоньку, потихоньку стали возвращать наши здания - монашеский корпус, консисторию, мы начали их восстанавливать, люди сразу откликнулись, помогали. Тяжелый период был восстановления Тобольска. Как вспомнишь, так бывает жутко. Но где-то в 1994 году, после приезда Патриарха, мне показалось, что все радикально изменилось. Прямо просияла наша тюменская земля, когда Патриарх посетил и Тюмень, и Тобольск, и Нижневартовск, и Надым.

     Везде было тысячи народу, видимо, кому-то глаза уже открылись, что нельзя продолжать гонения. Постепенно при семинарии были открыты приходская школа, потом иконописная, две гимназии. Становление, конечно, было трудным, но сейчас вспоминается такое вот развитие. Возрождение и новое рождение. Было 12 приходов, сейчас 167, строится около 60 новых храмов, духовенства было 18 человек, из них только трое имели образование, а сейчас у нас уже 130 человек, и все с образованием.

     К сожалению, у меня порой не хватает времени, чтобы больше внимания уделить тому или другому региону. Может быть, действительно правильно меня иногда упрекали, что больше семинарии уделял внимания. Но это - основа основ. Если мы не поставим духовное образование - у нас не будет священников. Не будет священников, не будет приходов. Не будет приходов, мы не сможем помочь духовно-нравственному возрождению общества. Вот такая взаимосвязь.

     Тобольско-Тюменская епархия - это связующее звено в нашем сложнопостроенном субъекте федерации. Есть такое понимание уникальности, древности. Если разделить нас сейчас, то может потеряться связь с таким духовным центром всероссийского значения. Не случайно в четвертый раз Патриарх будет посещать нашу епархию. Конечно, здесь, кроме всего прочего, земля благословенная, святая, здесь предстательство покровителей земли сибирской - Иоанна Тобольского, святителя Филофея, епископа Гермогена и многих сотен мучеников за веру. Посещая Сибирь, Патриарх назвал ее Российской голгофой, на которой пострадало множество наших соотечественников, которые не сломились, неся свои убеждения, Православие, веру, любовь к Отечеству. Все это укрепляло и давало силы. Конечно, я рад результатам, которые уже видны - строительство храмов, воскресных школ, как преобразуются города, как разрастаются общины. Все это дает такое утешение, вдохновение и радость. Тобольск - город благословенный. Хочется, чтобы каждый житель чувствовал на себе ответственность за судьбу Тобольска, за судьбу улицы, каждого дома, потому что утрачена эта любовь - любовь к краю, к предкам, к родителям, к той земле, где родился. Утрачено жертвенное служение людей. А как прекрасно, когда человек любит свою землю, любит своих близких, то, что он делает. Он весь отдается, вкладывается и получает удовлетворение от этого, как всякий творческий человек. Поэтому хочется думать, что Тобольск достоин того, чтобы его любили. Но надо очень много приложить сил и дел, чтобы он возродился как духовная столица. Таков статус этого особенного города.

     Я очень рад, что вся наша семья служит Церкви, вся моя радость в Церкви. Старший брат - настоятель в Москве, отец Николай. Второй брат - настоятель в Солнечногорске, в подмосковном городе, отец Василий. Следующий брат - владыка, архиепископ Калужский и Боровский Климент, первый заместитель Председателя отдела внешних церковных сношений Московского патриархата. Ну и я. Так вот получилось, что два священника и два архиепископа в семье. Для Церкви это прецедент.

     Матушка моя, монахиня Алексия, сейчас живет в монастыре, ей 86,5 лет. Решилась навестить меня в Тобольске. Первые годы я ее не приглашал, куда? В тюрьму приглашать? Потом у нее были силы слабые, как-то не складывалось. В этом году она приехала впервые, посмотрела, помолилась, приложилась к мощам Иоанна Тобольского. Для меня это память и для нее. Я искренне говорю, что полюбил Тобольск и сибирскую землю. У нас великолепные места. Они так красивы, так человека меняют, преображают, что невозможно их не любить и невозможно им не посвятить жизнь.