Раньше к Владимирской, неотлучно пребывающей в Третьяковке, не то что не пускали, а отлавливали за метр. Она находилась за толстенным стеклом, которое отстояло от поверхности иконы где-то на локоть. Матушек, у которых ноги подкашивались при виде великой русской святыньки, служительницы ловили под белы рученьки и с шипением: "Не пугайте иностранцев!" и оттаскивали в сторону. Тем не менее стекло на просвет показывало отпечатки прикосновений губ, что означало несколько прорвавшихся смельчаков: увернулся, и умудрился приложиться (пусть даже через стекло).

     И вот мы с братией оказались в Третьяковской, ну и забрели в этот храм-музей. Все красиво необычайно, только как-то странно, вроде бы и храм, а вроде и не храм. Оглядываемся, вон одна смотрительница сидит, чего-то вяжет. Рядом одна матушка книжками духовными торгует. А икона, запаянная в специальный пуленепробиваемый стеклянный киот, прикрученный к полу (чтоб православные не утащили молиться) - вот она рядом, слева от амвона. Мы думаем, эх, была не была, пока смотрительница до нас добежать успеет, мы и приложиться успеем. И вот с земным поклоном, раз - и приложились. Глядим, а никто вроде не бежит, сирен не включают, нас не гонят. Смотрим, напротив, старушка рядом стоит, очень даже одобрительно кивает. Ну, мы к той матушке, которая с книжками. "Есть, - спрашиваем , - у вас акафист Владимирской иконе Божией Матери?" Она говорит: "Есть". И шепотом добавляет: " А вы что, читать будете? Так я вам так, даром дам". Взяли мы у нее акафист и пошли к иконе. А на служительницу все поглядываем. Та будто нас и не видит, вяжет свое. Подошли мы к иконе и оробели, как начать-то? Богородица как живая на нас глядит, образ рукою самого апостола Луки писан. Постояли, помолчали, поисповедались Владычице с чем в душе пришли, да и начали с Богом. "Во имя Отца! -а-а-а, - повисло эхо в храме, - И Сына! И Святаго Духа!..." начали читать негромко, потому что в музейной тишине каждое слово долго скакало по стенам. Но вот икос, и еще кондак, и снова: "Радуйся, Пречистая, от иконы Твоея милости нам источающая!" Голос читающего становился все громче и увереннее, краем глаза он заметил, что подошли какие-то тетушки, крестятся и кланяются, и что бесполезно передавать брату справа, потому что он заплакал, так ему хорошо, что Пресвятая рядом, и мы можем Ей, Пречистой радостно и теперь уже во весь голос говорить: "Радуйся, воздыхания наша не отвергающая; Радуйся недостойныя молитвы наша приемлющая..." В конце акафиста, когда начали читать молитву, ноги у всех подломились и встали на колени, и молитву читали покаянно и торжественно. И лишь только закончили, вдруг позади раздается громогласный голос: "Вели-ча-ааем, величаа-аем Тя, Пресвятая Де-ево...". Все оглянулись, позади стоял крохотный сельский батюшка, а за ним, словно ангел, возвышался громадный диакон, который и пел величание. Как они здесь оказались? Пришли, как и мы, посмотреть на сокровища живописи, а наткнулись на святыню, да еще и на горстку молящихся людей. В ту поездку мы были еще и в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре, заглянули и к батюшке Серафиму. Но почему-то молитва эта в храме-музее осталась таким радостным и светлым местом в сердце. Теперь, каждый раз приезжая в Москву, мы спешим в храм-музей читать акафист перед Владимирской. Теперь это всем можно, вход туда совсем бесплатный. И каждый раз то мужичок в блокнотике аккуратные буквы акафиста читает - губами шевелит, то старушка с замызганным молитвословом что-то шепчет, а то и молодец не жалеет глотки - поет, душа его радуется. Икона даже сквозь стеклянный свой саркофаг благоухает. Запах этот о котором и сказать нельзя, точно доносится тонким ветерком, но пронзает всего человека насквозь. Будете в Москве, не мечитесь по магазинам, а сходите в Третьяковку, помолитесь Божьей Матери. В храме-музее есть теперь свой приход, службы служатся. Вот и вы послужите, помолитесь вдосталь.

М.Бакулин