Поэтому одна из формулировок эпикуровского "четвероякого лекарства" учит не бояться богов.
     Говорение неабсолютного человека об Абсолютном всегда есть дело исключительной сложности - все найденные слова в этом случае ценятся на вес золота. Но и этими немногими словами человеку не приходится гордиться, так как ему позволено сказать об Абсолютном только то, что позволит ему само Абсолютное. Существуют расстояния между словами и вещами, но между словами и Абсолютным - неподвластная уму бездна, на одном краю которой - безграничная милость Абсолютного к человеку, одна только лишь способная преодолеть это непреодолимое расстояние; на другом же краю - наше безграничное ничтожество. Апофатика- вот единственно верный умственный настрой в нашем взаимодействии с Абсолютным. Наиболее апофатичное в апофатике становится катофатикой, свидетельствующей о том, что Абсолютное столь всесильно, что может дать возможность человеку, находящемуся на полюсе онтологического ничтожества и неабсолютности, говорить об Абсолютном. Легко говорить о повседневном: для этого нам хватает терминов, которые являют собой слова-этикетки, наклеиваемые нами на окружающие вещи. Термины однозначны, неантиномичны, неапофатичны и недиалогичны. Когда человек пытается постичь взаимоотношения между различными объектами, то он прибегает к понятиям. По сравнению с терминами, понятия уже отражают диалектику, они становятся неоднозначными. Еще более сложную природу имеют категории лежащие на стыке рационального и трансрационального, структурирующие человеческий мир. Выше категорий - универсалии, показывающие отношения между сущностями в целостном бытии, где человек реально существует. Это "очеловеченная трансцендентность", но, тем не менее, в ней много непроявленного для рационального познания. И, наконец, наиболее высокий понятийный статус имеют трансценденталии, являющиеся выражением крайней экзистенциальной неопределенности, их именами человечество называет то, что дано через Откровение, что менее всего рационализируемо, то, что апофатично, антиномично и диалогично. Так выстраивается гносеологическая "лестница Иакова" в процессе произнесения слов о бытии.
     Когда философ говорит о бытии, он поневоле становится филологом. Он ищет слова живые, незатасканные, не стершиеся. По сути дела, вся история философии есть не что иное как мучительный поиск нужного слова. До открытия Парменидом слова "бытие", означавшего бесконечное и неделимое Единое, у греков важнейшим понятием считалось "архэ" - начало. Парменид четко противопоставил сущее существующему, ноуменальное - феноменальному. Платон, по сути дела, ставит знак равенства между словами "истина", "бытие" и "идея". Уже ко времени Аристотеля слово "бытие" воспринимается архаичным и Аристотель не говорит более ни об идеях, ни о бытии, но говорит об истине, имея в виду все ту же онтологическую проблематику. Слово "бытие", живое у Парменида, становится для Ф.Ницше и экзистенциалистов бессмыслицей, за которой нет никакого реально-жизненного содержания. М.Хайдеггер реанимирует понятие "бытие", но - так как он далеко не Иисус Христос - по всей видимости, воскрешение из мертвых невозможно. Больной скорее мертв, чем жив, и если он встает и ходит перед нами, то очевидно - это зомби. Хайдеггер сетует на забвение бытия, насмехается над Гегелем за его мнение о самопонятности данной категории как "неопределенного непосредственного"; он пишет колоссальный фундаментальный труд "Бытие и время", где приходит к выводу, что смыслом бытия является временность. Читатель оказывается в некотором недоумении, ибо временная жизнь для временного времени - это жизнь среди затертых слов, суета сует, а вовсе не бытие, которое Вечно.
     В Новое время модной становится категория "субстанция" - скрытая основа. Характерно, что эта скрытая основа находится как бы у нас под ногами, то есть рациональный человек Нового Времени ищет ее не в небесной выси, а в том, на чем он прочно стоит. Последующая философия свидетельствует об умирании слова "субстанция" - в последний раз оно манифестируется в панлогизме Гегеля. А.Шопенгауэр, а затем Ф.Ницше и В.Дильтей для оживления онтологической проблематики находят новое слово - "жизнь". В. ХХ веке модными онтологическими категориями становятся "эссенция" и "экзистенция". Таким образом, одна и то же интенция исторически выражается разными словами, более или менее удачными, стирающимися, обновляемыми, забывающимися.
     Библия говорит нам о Боге - Высшем Абсолютном Бытии. Согласно святому Григорию Паламе, Божественное для человека выступает в двух равноценных модусах - в Божественной Сущности и вне Ее. Божественная природа приобщается не в самой себе, а в Ее энергиях. Соответственно Энергиям образуются Божественные имена. Святой Иоанн Дамаскин называет энергии движениями, порывами, сам Григорий Палама называет их благодатью и нетварным светом. Энергии Божественные и Имена, их раскрывающие, бесчисленны (мир не может вместить всей полноту Божественного проявления), но Природа, стоящая за ними, пребывает неименуемой, как мрак, сокрытый преизобилием света. Нельзя произносить имени Господа Бога всуе. Неудачным представляется термин "Абсолют", введенный в философский оборот в конце Х(III века М.Мендельсоном и Ф.Якоби. как синоним пантеистически трактуемой Б.Спинозой природы - "безличного Бога". Николай Кузанский вводит понятие "неиное", обозначающее "субстанцию сверхсубстанциальную, субстанцию без субстанции, субстанцию несубстанциальную и субстанцию до субстанции". Слабостью данного понятия является его явный пантеистический смысловой оттенок, а также его холодный логицизм. Понятие "неиное" недиалогично, оно фиксирует некое отрешенное от человека начало.
     Живым метафизическим словом представляется нам "сокровенное". Слово это очень русское, оно употребляется в святоотеческой и духовной литературе, оно имеет и онтологический, и гносеологический, и аксиологический (сокровище!) смыслы. И, наконец, сокровенное - это слово синергийное и диалогическое, ибо Бог говорит с человеком посредством проведения границ и установления покровов и завес, а также стирания границ и снятия покровов. Жизнь человека сокровенно-откровенна: сокровенное в ней есть начало просвещающе-сокрывающее и освещающе-укрывающее. Понятие "сокровенное" энтузиастично, полисемантично и многослойно, причем, речь идет не о качественно однородных слоях, а о многослойности литургийной, когда, входя в богослужение, человек движется к его евхаристической кульминации. Сначала сокровенное дается человеку в апофатическом ключе Непостижимости и Неизреченности. Если человек остается на этом уровне сокровенности, то это означает для него позицию агностицизма и созерцания Абсолютного в его абсолютной неприступности. Выходя на другие уровни сокровенности, человек приходит к пониманию Живого Бога и взаимодействию с Ним, вступает в синергийный процесс теозиса, где местом встречи Бога и человека является человеческая личность.

     От автора
     Основу данного эссе составили статьи, опубликованные в разное время в "Сибирской православной газете". В наше время газетами никого не удивишь: каких только не выходит! Газеты заменили историю, вытеснили литературу. Но "Сибирская православная газета" - особенная. С самого первого номера она пытается показать, что есть живая, радостная, православная Церковь. Нам всегда говорили, что она ушла в прошлое, что она - нелепый анахронизм, странный этноконфессиональный заповедник. И когда мы впервые осознали, что Церковь жива, то радостно изумились. И вот этим радостным изумлением газета захотела поделиться с читателями.
     Мы начинаем понимать Церковь глубже и вдруг осознаем, что мир ветшает, Церковь же обновляется, неизъяснимо сочетая в себе откровенный и сокровенный моменты. Нам открывается, что всей мудрости мира не хватит для того, чтобы понять Церковь, ибо это - бездна сокровенности, недоступная рациональным схемам. Отцы Церкви не позади нас, а впереди. Философия очень недалеко продвинулась по пути к тем высотам духа и мысли, которые явлены в святоотеческой традиции. Поэтому проблема взаимоотношения философии и православия, православной философии, проблема развития метафизики в богословской перспективе представляется очень важной. Православная философия требует от философа "врасти в Церковь" (по выражению протоиерея Г.Флоровского), перерасти свою субъективную узость и жить в таинственном сверхвременном Священном Предании, то есть быть сохраненным в Истине животворной силой Предания.
     Церковь непобедима, но она требует защиты. Это нужно не для Нее, но для нас, ее членов. Только отстаивая Святыню, человек становится в полной мере человеком, то есть начинает раскрывать в себе Образ Божий. В современной богословской литературе есть хорошая метафора: Церковь сравнивают с уэллсовским человеком-невидимкой, сам он невидим, но видна грязь, налипшая на его ботинки. Для многих людей Церковь, ее служение, ее дела не видны, ибо подобное познается подобным и для того, чтобы различать веяния святости, нужна духовная чуткость. Необходимость защиты Церкви от религиозного синкретизма, оккультного иллюзионизма, постмодернистского релятивизма, материалистического редукционизма определило другое направление в деятельности газеты - апологию православия. Церковь не в бревнах, но в ребрах. Церковность начинается в быту, в простых обыденных вещах. Поэтому газета много пишет на бытовые, житейские темы, считает необходимыми нравственные наставления.

В.Г.Богомяков