|
В старших классах я вел дневник, в котором описывал все свои, мягко говоря, шалости. Дневник попал в руки родителей, они кричали на меня, топали ногами. По-моему, из-за этого злосчастного дневника я в их глазах стал выглядеть гораздо более порочным, чем был на самом деле. Я робко замечал, что нехорошо и непорядочно читать чужие дневники, но мой аргумент их не впечатлил и они продолжали кричать на меня и топать ногами. Я чувствовал себя совершенно бесправным существом, на дворе стоял махровый тоталитаризм, я был лишь маленьким винтиком в государственной машине и надо мной светили равнодушные звезды начала 70-х. Но есть иные дневники, в которых мы не находим улик против писавшего. Таков дневник Л.И. Брежнева - “сегодня встретил Подгорного, разговаривали о футболе”. Читали ли вы дневник императора Николая Второго? “Продолжает таять. Завтракал Черевин. Гуляли с Мама.” “Всего убито 748. Мною: фазанов 33, куропаток 22 и кролик - всего 56. Вернулся в Ц.С. к 7 час. Читал до обеда и вечером и окончил все залежи бумаг за последние дни.” И государь, и Брежнев, разумеется, могут быть гораздо более красноречивыми, но они знают, что дневники их попадут в чужие руки и поэтому показывают лишь самую внешнюю канву событий. Они пишут не для других, но для себя, чтобы потом, перелистывая тетрадь, увидев запись о том, как первого декабря шел снег, вдруг вспомнить нечто важное, вернуть ушедшее душевное состояние, возвратиться к недодуманной мысли. Есть совсем другие дневники, авторы которых страстно желают, чтобы их записи попали к как можно большему числу людей и люди эти изумились бы их уму, тонкости, образованности. И наблюдаем мы ужимки и прыжки, выразительные позы, подмигивания и намеки, мол, а здесь я намекаю, что знаком был с самим Тарковским, а здесь я намекаю, что Борхес (или Брохес) мне чего-то написал на своей книге многозначительное. Но мы, зевая, отбрасываем книгу, нам неинтересна эта маленькая надутая личность, пусть даже и Борхес с Брохесом подозревали о ее существовании.
“Дневник писателя” Федора Михайловича Достоевского интересен другим измерением Я писателя: не личностным, а сверхличностным, когда душа не упивается своей самоценностью, но видит себя лишь частичкой огромного народного Мы, выразителем чаяний и интересов этого, выражаясь словами Руссо, “общественного Организма”. Это весьма забавно, потому что именно с Достоевским, скажем, Н.А. Бердяев связывает линию “резкого персонализма” в философии двадцатого века, приводящую к “онтологии свободы” в бердяевском понимании, когда в свободе видится безосновная основа бытия, Ungrund, т.е. бездна, из которой выходит все, в том числе и Бог (умная, ты, Бердяев, головушка!). Основной нерв социальной философии прошедшего века - противостояние индивидуализма и холизма, антиномичность двух этих аспектов человеческого существования. На одном полюсе - тотальная всерастворенность людей в некой гомогенной слитности (Веданта, “общественный Организм” Руссо, нацистское кредо “ты ничто, твой народ - все”), на другой - личность, ни перед кем и ни перед чем не склоняющая своей гордой головы, пуп земли и онтологическая ось бытия. В 90-е годы в нашей стране измерение Мы было совершенно забыто в угоду простой, как неразменный пятак, идеологии индивидуального успеха, достигаемого (а чаще всего, конечно, не достигаемого) в зооморфической среде в условиях борьбы всех против всех. На самом деле удивительность человеческого существования состоит в том, что каждая личность абсолютно самоценна и есть, конечно же, онтологическая ось бытия, но с другой стороны, у личности есть общественное, соборное измерение, люди не изолированные электроны и человеческое бытие есть “бытие с другими” (Ясперс).
Когда же лучше думается о народе? Конечно, во время паломничества к святым местам. Сегодня с утра попили чаю и поехали на машине в село Чимеево, что в Белозерском районе Курганской области. Там есть икона Божьей Матери “Казанская”, почитаемая в народе как чудотворная. По свидетельству очевидцев, икона приплыла в Чимеево по реке Нияп, притоку Тобола. Курганский краевед Б.Н. Карсонов пишет, что однажды, в конце весеннего половодья, под красными лучами предзакатного солнышка, кто-то из деревенских увидел, как на выходе из деревни возле тонких ветвей склоненных ивовых кустов кружит воронка. В ней величаво покачивалась на волне большая черная доска. В очередной свой разворот, когда доска немного накренилась, стоявшие на берегу увидели необыкновенные глаза Божьей Матери, обжигающие невещественным небесным светом. Когда в селе сгорел первый храм (это случилось 5 ноября 1770 года), то Казанский образ Божьей Матери нашли на пепелище единственно сохранившимся. Следы от ожогов и сейчас можно увидеть на правой щеке образа Пресвятой Богородицы. Потом был построен второй храм, который во время Великой Отечественной войны местные власти использовали под зернохранилище. Все иконы, стоящие в храмовой части церкви, унесли в алтарь, но “Казанскую” не могли сдвинуть с места. Икона внезапно так отяжелела, что несколько человек не смогли ее поднять. Явился председатель колхоза и, как и положено председателям колхозов, злобно заматерился. Три дня дала для покаяния нечестивцу Пречистая Богородица, но он так и не признал своей вины и на третий день скончался в страшных муках.
И вот поехали мы к чудотворной иконе. Когда проезжали пост ГАИ в селе Червишево, то ради народности подумал о гаишниках как о новых мытарях. Гаишники - те же менты (“нас 300 лет татары гнули, но не смогли согнуть, ну а менты нас так согнули, что 300 лет не разогнуть”, “смерть легавым от ножа” и проч). Я фарисей или саддукей с бородкой, зашел важно в храм и поперся вразвалочку к Царским Вратам, уверенный, что Бог меня, конечно, примет, чего там. А мытарь-мент, всеми презираемый, зашел и робко стоит у входа, глаза опустил, фуражку в руках мнет (а парень-то простой, из села приехал), только и шепчет: “Боже, милостив буди мне, грешному!” И Господь ласково подзывает его к себе, а на меня, вшивого интеллигента, и не посмотрел даже - больно гордый! Когда ехали, вспоминал я разные удивительные истории, рассказываемые матушками, тетушками и пареньками. Вот, рассказали, в Челябинске отпевали одного пацана, а он воскрес, сел в гробу и плачет. Батюшка ему говорит: “Чего ж ты плачешь! Радоваться должен”. Пацан отвечает: “Я сейчас видел Богородицу. Она стоит на коленях, плачет и велела передать, что устала уже отмаливать наши грехи”. Откуда известно это? Почему в газетах не написали, что парень воскрес? Когда слышу я такие истории, которым несть числа, то начинает просыпаться во мне агностицистская червоточинка, которой я в себе очень не люблю. Людишки много чего рассказывают, якобы, для укрепления веры: и что со спутников американских чем-то там облучают и поэтому нужно для защиты иконку под шапку класть и много еще всякого-разного. И Ромыч вот постоянно всех наших умерших друзей во сне видит. Знаешь, говорит, как им там всем хорошо: там только дружба и любовь, любовь и дружба и больше ничего. А я, как кто умрет, не вижу его больше ни во сне, ни наяву.
 Ехали, задумались и проскочили поворот на Першино. Очухались - уже Курган через 40 километров. Повернули назад. Нашли поворот, едем через сонные Першино и Лебяжье, на улице ни души, редко-редко увидишь над покосившейся избушкой дымок, но ставни наглухо закрыты. Иногда вдоль дороги сидели огромные ненатуральные сороки, словно бы сделанные из папье-маше. Вот и Чимеево. Действительно, чудесный уголок. И воздух дивный, деревенский, пьешь его, как парное молоко, и хочется пить еще и еще. В храме круглая черная печка и на скамейке стоит простое эмалированное ведро с освященной водой и рядом железная кружка. У Богородицы на иконе лица не видно совсем, только глаза, огромные странные глаза. Невозможно никакому писателю описать их в своем дневнике. Во время акафиста все вдруг заплакали и долго-долго не могли успокоиться.
|
