Сидящий в Лефортово писатель и основатель НБП Эдуард Лимонов пишет очень интересную книгу под названием “Другая Россия”. Отрывки из нее не так давно появились в интернете. В этих отрывках выдвигаются два тезиса. Тезис первый: в России все так плохо потому, что она до сих пор читает книги девятнадцатого века - Пушкина, Достоевского, Чехова, в которых отсутствует воинский дух и описывается человек слабый и закомплексованный. Тезис второй - Россия не знает современных художественных и философских открытий двадцатого века, каковыми являются Жан Жене, Эвола, “Золотая ветвь” Фрэзера и “Майн кампф” Гитлера.

     Совершенно понятно, чем Лимонову не угодил девятнадцатый век. Христианским сознанием, ясным пониманием, что такое хорошо и что такое плохо. Это было время, когда слова о грехе и праведности, добродетели и пороке еще не вызывали в массах веселого смеха. Однако, какая такая Россия сейчас зачитывается Пушкиным? Какая такая Россия лелеет странные толстовские идеи о несопротивлении злу силою? Не знаю я такой России. Знаю Россию, читающую Маринину и Акунина. Знаю — читающую Лимонова и Дугина. Знаю — совсем ничего не читающую. А России, зачитывающейся Пушкиным, больше нет, к сожалению. Почему-то в философские и художественные открытия двадцатого века не попали Сартр, Хайдеггер, Фуко, Пруст, Гессе (по-разному можно к ним относиться, но ради объективности следовало бы их упомянуть). Но самое главное, что вызывает возражения - это жгучее лимоновское желание не отстать от века, попасть на корабль современности, не остаться в прошлом, где место лишь неудачникам... Согласно такому футуристическому сознанию, новое — это высшая ценность, которой может обладать человек. Стремление к самодостаточной новизне — это выражение экспансивно-освоительной интенции современной цивилизации, программирующей постоянное раздвигание границ и бесконечное преодоление всяческих пределов в стремлении трансцендирования. Новое — это идол, зовущий нас все вперед и вперед, через все пределы и границы. Новое — это ослепительная реальность, которую ваяют где-то за рубежом два-три маргинала. И нужно нам обязательно к этому новому приобщиться, иначе станет нам плохо, станет нас ломать и корежить, а то и вовсе согнет в бараний рог.

     Но понятие “современности” при ближайшем рассмотрении размывается и теряет свой ослепительный блеск. Современность, как центральность, сомнительна в качестве абсолютной ценности, т.к. периферия и провинция часто душевнее, правильнее, самобытнее, находчивее. Да и что есть центр? Центральность его всегда относительна. Современность, как продукт прогресса, также сомнительна, ибо человек безмерен и бездонен, его нельзя выразить, прописать, проговорить до конца, он - Тайна. Мы создаем разного рода редукционистские схемы, разного рода усеченные образы человека (человек сексуальный, экономический, пространственный и проч.), но понимаем при этом, что все они лежат в разных плоскостях и на разных уровнях, и, поэтому прогресс для человека экономического может быть регрессом, скажем, для человека сексуального. Зацикливаясь на современности, мы начинаем искаженно понимать само бытие: оно для нас представляет собой лишь гераклитовский поток, в котором нет и быть не может ничего устойчивого. Но бытие антиномично и чудесным образом, несмотря на процессуальность, обнаруживает в себе и некую субстанциальность, некое твердое основание. Мы ждем от современности прекращения монотонности нашего существования, прерыва постепенности, но, как пишет в одной из своих последних статей Б. Гройс, современность вдруг предстает перед нами в качестве унылой одномерности, лишающей любую вещь корней в ее историческом топосе и переносящей ее в утопическое пространство чистой синхронности. Нередко сияющая новизна и прекрасная современность являются лишь уловками попсы, имеющими чисто коммерческий смысл, позволяющими легко и безболезненно менять персонажей поп-культуры, создавая иллюзию обновления. Часто в погоню за ускользающей современностью нас гонит страх: мы боимся остаться в пределах ненастоящего, неподлинного мира и стремимся все вперед и вперед, где за следующим поворотом и должно нас ожидать подлинное бытие. Но поиски Матрицы, как генератора искусственной реальности и ложного мира, неминуемо связаны с болезненными сомнениями в своей идентичности.

     Вирус сомнения, попавший в кровь, заставляет сомневаться и во вновь обретенной прекрасной современности и в себе самом. Ориентация на современность может лишить нас Вечности и Мига, без которых мы не сумеем называть себя людьми в полном смысле этого слова, а скорее должны считаться некими биороботами, выполняющими четкую программу с целью достигнуть определенной заданной точки. Однако, время, как говорит современная философия, — это не линия и не цикл, но сложное множество. Плюрализм разновидностей современности лишает авангардистский и модернистский дискурс изрядной доли самоуверенности. Богом мне предоставлен Выбор и я могу выбрать себе современность масс-культурную, а могу — совершенно иную. Традиционный тип интеллектуала предполагает определенную укорененность в бытии, в том числе и при помощи нормативно-ценностных оснований. Погоня за современностью приводит к мутации интеллектуала в так называемого культурала, для которого главным является самоманифестация своих сиюминутных состояний и полное забвение понятий о хорошем и плохом. Иногда новое в культуре представляется нам в качестве своего рода освоения недо-культурных и ино-культурных пустошей, однако, беззаветно устремляясь вперед, мы утрачиваем здоровую стабильность и легко можем потерять иммунитет к разного рода деструктивным и разрушительным процессам. Под влиянием очарования новизны культура может глотать яд, считая его при этом чудодейственным бальзамом. Зачем же нужно быть современным? Как можно понять из лимоновского произведения, современность дает ощущение полноты бытия, силу, энергию, понимание и ясность сознания. Но все это есть признаки не современности, но абсолютности, которая есть не современность обыденно-повседневная и не современность модернистская, но событийно-онтологическая Сверхсовременность, дающая радость и доверие к бытию. Неабсолютное, условное существо человек жаждет абсолютности и безусловности. С Богом бытие человека наполняется, приобретает смысл и высшее назначение, и неважно, живет он в Париже или на Таймыре, знает он, кто такой Эвола или не знает. Поэтому и решил я, прочитав “Другую Россию”, что Эдуарду Батьковичу, как человеку, по-моему, крещеному, необходимо, как выпустят его из застенков, пойти в церковь, исповедаться и причаститься. И станет ему тогда хорошо и без всякой современности.

Владимир Богомяков