Если ты призван как слуга, то не заботься (о себе), однако если ты можешь стать свободным, то используй это тем охотнее". В современном немецком "Комментарии к Библии" смысл 21-го стиха раскрывается следующим образом: если кто-то попал в рабство, то не нужно ему думать о своем общественном положении, пусть он на своем месте трудится во славу Божию, "но если он может легитимным путем достичь своей свободы, тогда он должен радостно использовать эту возможность".
     Совершенно противоположным образом толкует слова "лучшим воспользуйся" Славянская Библия: "Раб ли призван был еси; да не нерадиши: но аще и можеши свободен быти, больше поработи себе". Запад и Россия по-разному понимают "лучшее для человека": для Запада желанна прежде всего социальная независимость, чтобы самому устраивать внешние обстоятельства своей жизни, для русского человека - свобода духовной жизни, как наибольшая отданность ей, и слова "да не будете рабами человеков" он воспринимает как предостережение от чрезмерного погружения в суету и от руководства суждениями и оценками людей больше, чем голосом совести (т.е. заповедями Божьими).
     "Больше поработи себе" имеет, таким образом, не только смысл смирения, весьма, прочем, значимый в русском национальном самосознании, но и значение практического совета по наилучшему устройству в этом мире: ведь раб избавлен от необходимости заботиться о себе, думать о завтрашнем дне, у него заняты и руки, и ноги, и все тело, но не душа. Собственно говоря, кроме великих подвижников, только рабам доступно в полной мере исполнение заповеди "не заботьтесь (о завтрашнем дне) и не говорите: "что нам есть?" или "что нам пить?" (...) Ищите же прежде Царства Божия и правды его, и все это приложится вам" (Мф. 6, 31-33; ср. также Лк. 12, 29-31). Именно русское понимание "лучшего для человека", именно такое понимание свободы, оказывается ближе к духу изначального христианства, чем западное мировоззрение.
     Н.О. Лосский в книге о "характере русского народа" пишет так: "одна из причин, почему в России выработалась абсолютная монархия, иногда граничившая с деспотизмом, заключается в том, что трудно управлять народом с анархическими наклонностями. Такой народ предъявляет чрезмерные требования к государству". То есть не то, чтобы абсолютная монархия была нужна только для подавления анархических начал (хотя и этот момент присутствует), но такая - почти деспотическая власть каким-то образом отвечает запросам этого своеобразного русского анархизма. Такая власть снимает с плеч народа заботы о законотворчестве и о надзоре за применением законов, заботы о поддержании общественного порядка и о выработке стратегического курса внутренней и внешней политики. То, что звучит парадоксом для современных людей, в большинстве мыслящих уже на западный манер, было очень просто и естественно для наших предков: мощная монархическая власть, переходящая порою и в деспотию именно ОСВОБОЖДАЕТ простого человека, крестьянина, от тысячи больших и маленьких забот и хлопот, освобождает его для дел более важных, чем управление государством, - для дел спасения души.
     Об этом самом пишет в своей книге о самодержавии сын А.С. Хомякова Дмитрий Алексеевич: "Все истинное достоинство самодержавия (суть его) состоит в том, что народ, зная его практическое, деловое несовершенство (до Царя далеко; Царь жалует, да псарь не жалует и т.п.), все-таки твердо стоит за него. Он за него стоит не по грубости или невежеству, а очень сознательно, ибо чует, что практические недостатки этого порядка вещей сторицей искупаются истекающими из него благами высшего разряда, а именно: свободы от прельщения делами века и его мнимым величием; ибо истинные блага заключаются в возможности жить "по-Божию", что несовместимо с погоней за мирскими прелестями (...) Таким косвенным, обходным путем - но только таким - самодержавие обращается в нечто ценное само по себе".
     До возрождения монархии России еще нужно расти и расти: монархический строй правления предполагает наивысшую степень нравственной зрелости народа. Сама монархия и есть выражение принципа нравственного, как демократия есть торжество количественного начала, а аристократия - качественного. Монархический строй предполагает, что народ более озабочен свободой в сфере духовной и успехами на этом поприще, чем обустройством своих земным дел, что он более занят вопросами высшего порядка, чем выяснением конъюнктуры политических интриг. Монархический строй предполагает с одной стороны отстраненное отношение народа к государственной власти (и это, как раз, в некоторой степени присутствует сейчас), но с другой стороны - любовное отношение народа к Верховному Правителю, а сама возможность такого отношения уже очень сильно подорвана.
     Один из участников Поместного Собора Русской Церкви 1917 года сказал, аргументируя, почему так жизненно необходимо избрание патриарха: "Нам нужно кого-то любить. Царя у нас отняли, Государственную Думу или Учредительное Собрание любить невозможно, поэтому дайте нам патриарха, чтоб нам его любить". Можно, конечно, и посмеяться над этой наивной формулировкой, но именно любовь и потребность любить являются лучшим показателем духовного здоровья человека. Нам до этого, к сожалению, очень далеко: если уж некоторые люди, называющие себя православными, считают возможным не любить даже и патриарха, то что уж говорить о скором восстановлении православной монархии в России... Какой угодно политический строй не может быть средством, а тем более - целью духовной жизни, хороший строй может быть лишь следствием правильной духовной жизни народа. К исправлению ее и необходимо сегодня двигаться.

Андрей Анисин