Встреча.
Зерцало смирения
К иконографии рая в русской иконописи
В одном из залов Церковно-археологического кабинета Московской Духовной
Академии находятся иконы, происходящие из русских иконостасов XVI-XVII
веков. Зал этот передает внутреннюю атмосферу православного храма, и
каждая икона несет на себе отпечаток той несравненной радости победы над
грехом и смертью, Церковь, святые пребывают безо того состояния
"пакибытия", в котором, как верит всякого изменения. Здесь становится
понятно, что икона не является портретным изображением некогда жившего
человека, а есть изображение того состояния, в котором святые находятся
сейчас, в то самое время, когда мы обращаемся к ним в молитве. "Древняя
икона, - писала монахиня Иулиания (Соколова), - как некое
Богооткровение, как предание и творение Отцов Церкви, как их
свидетельство вечности несет
в себе все черты небесного... она высится
над всем в ином плане бытия..." (Иулиания (Соколова), монахиня. Труд
иконописца. Сергиев Посад, 1993. С. 157).
О "небесных чертах" иконы было в наше время написано и сказано много.
Нам знакомы сейчас такие понятия, как "умозрение в красках", "окно в
горний мир"; мы задумываемся над "богословием образа", над тем
сокровенным смыслом, который икона возвещает миру, но тема эта
неисчерпаема. Примером удивительного многообразия и одновременно
продуманности изобразительного языка может служить икона "Благоразумный
разбойник Рах в раю", также находящаяся в этом зале. На иконе, некогда
служившей боковой алтарной дверью, на светлом, заполненном ветвями
деревьев фоне изображен благоразумный разбойник. В его руках крест,
голова слегка наклонена влево. Смысловой центр образа — лик — не
выражает никаких земных переживаний. Здесь нет и следа человеческих
чувств, нет даже радости — лишь глубокая задумчивость, умиротворение
обретшей покой души, кротость и смирение перед неизреченными благостью и
милосердием Божиим. Крест в руках разбойника уже не орудие его
собственной казни, а символ искупительных страданий Спасителя мира.
Особенностью иконы является изображение рая как дивного сада,
украшенного причудливыми золотистыми цветами. Райский сад занимает всю
плоскость иконы, обретая своеобразное историческое значение.
Благоразумный разбойник изображен только что вошедшим в рай, он первый
человек, перед которым после грехопадения прародителей были отворены
двери Царствия Небесного. Основание для подобной традиции мы находим в
Священном Писании. На последних страницах Откровения Св. апостола Иоанна
Богослова говорится о древе жизни, двенадцать раз приносящем плоды
(Откр. 22, 2) в Небесном Иерусалиме. Описание рая как дивного сада часто
встречается и в житиях святых. Блаженный Андрей, Христа ради юродивый,
так описывал свое небесное видение: "Я видел себя в прекрасном и дивном
рае... умом и сердцем удивлялся я несказанной красоте его и услаждался,
ходя по нему. Там находилось множество садов, наполненных высокими
деревьями, которые, колыхаясь своими вершинами, веселили мои очи, и от
ветвей их исходило великое благоухание. Одни из тех деревьев непрестанно
цвели, другие были украшены златовидной листвой..." (Четьи-Минеи свт.
Димитрия Ростовского. 2 октября.)
Но есть и иная, более распространенная, традиция изображения рая.
Блаженное состояние праведников передается на иконах особым
присутствием света. Примером может служить для нас удивительный
образ святого апостола Павла, относящийся к началу XVI века и
также хранящийся в Церковно-археологическом кабинете. Эта икона —
образец иконографической ясности и простоты. Иконописец
использовал лишь несколько цветов: синий и красный — для одежд
апостола, темно-золотую охру — для фона.
Лик святого молитвенно сосредоточен, на щеке - едва заметная складка,
след некогда приснотекущих слез... "Мы находились уже выше второй
тверди... - продолжает описывать свое видение св. Андрей, — после сего
мы вошли в какой-то дивный пламень, который не опалял нас, а только
осиявал..." (Четьи-Минеи свт. Димитрия Ростовского, 2 октября.) Не это
ли "третье небо", куда апостол Павел был восхищен еще во время своей
земной жизни (2 Кор. 12, 2), символически обозначает всепроницающее
сияние золотого фона иконы? "В иконе нет единого источника света, здесь
все пронизано светом... свет и есть главное смысловое содержание иконы",
— справедливо замечал Л. А. Успенский (Богословие иконы Православной
Церкви. М., 1994. с. 423).
И не случайно святитель Филарет (Дроздов), говоря об иконе, приводил
слова апостольского послания: Мы же все, открытым лицем, как в зеркале,
взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ, от славы в
славу, как от Господня Духа (2 Кор. 3, 18). "Приметьте, — пояснял
святитель Филарет, говоря об иконе Спасителя, — что он говорит не о себе
самом, а о действии и состоянии, которое доступно многим... Мы все...
взираем не просто на лице Христово, но на славу Его, на свет Его
Божественной истины не как зрители бездейственные, но представляем
светоносному лицу Христову душу нашу, как зеркало для принятия света
Его; приемля же и усвояя сей благодатный свет, и сами в "тойжде образ
преобразуемся..." (святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский.
Слова и речи, М. 1994, т. 5, с. 340.)
Примечательно, что святые отцы и саму икону называли "зерцалом" горнего
мира, применяя это сравнение для того, чтобы описать то, как икона
становится посредницей нашей молитвы. Но если икона обладает свойством
отображать лучи Божественного Света, то для того, чтобы воспринять их,
самому человеку нужно преклониться, нужно иметь смиренно согбенную душу.
"Однажды, — пишет Симеон Новый Богослов, — когда я пошел поклониться
пречистой иконе Рождшей Тебя и когда я положил перед нею земной поклон,
то еще прежде, чем я поднялся, Ты Сам явился мне в моем убогом сердце,
как бы видоизменив его в свет. Тогда я познал, что сознательно имею Тебя
в себе".(Симеон Новый Богослов, преподобный. Творения. М., 1892. Т. 1.
с. 500.)
Если же говорить о художественном исполнении, то икона, как это ясно для
верующего человека, не может быть просто плодом творческого вдохновения
иконописца... Должно быть, за его веру и смирение благодать Божия почила
на творении его рук. Такое сочетание простоты и глубочайшего смысла,
который мы постарались приоткрыть, остается для нас до конца
непостижимым. Это - тайна духовного зрения иконописца, тайна его
богопросвещенного сердца.
Евгений Сиротенко, 2 класс МДС
