НА ПОКОСЕ
Утро. Блещет роса. Сквозь лес от зари яркий свет на луг цветущий разливается. Мы, три сестры и брат, луг этот лесной должны выкосить до завтрака. А мне-то всего восемь годков. Надо за сестрами и братом поспеть, не то будут смеяться, что я ленивица.
Но косить у меня не получается. Размахнусь косой - то носок косы в землю войдет, то пятка косы нескошенную траву оставляет. Сестры и брат уж третий день меня учат косить, а у меня никак не получается. И валок из скошенных трав - не валок, а просто половина травы нескошенной. И стыдно мне, что я, как сестры и брат говорят, «как коса тупая», и горько мне. Ох, как тяжело мне траву косить! На левой руке уже большая кровавая мозоль выступила.
Старшая сестра ко мне подошла и говорит: «Черенок литовки крепко в ладони не сжимай. Видишь, какие кровавые на ладонях мозоли. Ты литовку ровно пускай и к земле пятку косы прижимай, и все у тебя, сестричка, получится». И показала мне: свои руки на мои наложила, размахнулась литовкой и прошла прокос со мной. И я все поняла. Валок скошенной травы ровный пошел. От радости я даже расплакалась.
Сестра взяла косу свою, пошла вперед и, размахнувшись косой, ударила вдруг песню веселую. Песню подхватили брат с сестрой, только я от волненья петь не могла. Тяжело было мне траву косить, так что я слезами умывалась. Но я позади них шла, и слез моих никто не видал. Этому я радовалась.
Лесной цветущий луг в росе светился звездочками. Трава, скошенная ровными валками, лежала, и солнце над лесом вставало и сияло золотом. Птицы проснулись, песни запели. Чистое небо голубизной засияло. Песня сестер и брата дружно звенит и по луговине лесной разносится. Трава под косами шумит, как-то легче она с песней косится. Дружно косы блестят, дружно ноги идут, и спорится работа тяжелая. Только я слезами захлебываюсь.
Ох, война, ты, война! Ты детство мое украла. Я семи годков взрослою стала. У меня даже куклы нет. Я в куклы никогда не играла.
В ПОЛЕ
Полдень. Мы только что пообедали. Повар в поле обед привозил. Нас, да и всех колхозников, кормят обедами.
Солнышко в небе высоко стоит. От жары нет моченьки. Голову жжет и палит. В глазах муть, и тошнота подступает. Подкашиваются ноженьки. Истомила жара, хочется присесть, но нельзя, урок нужно выполнить. Учительница за нами, учениками, смотрит, как мы работаем.
У нас школа в деревне до четырех классов. Я - первоклашка. Война идет. Нужно на полях хлеб убирать, чтоб под снег не ушел. Вот нас, детей, как взрослых, в поле заставили горох да лен убирать. Горох не так тяжело, а вот лен - попробуй, подергай. Он крепко за землю держится. Руки все в мозолях до кровушки.
Сегодня мы лен убираем, вяжем в снопы, а старшие мальчишки снопы на телеги укладывают и на ток возят. Лошади устали от тяжести и жары. Они тупо смотрят, глаза прищурив. Точно плетью, хвостами мух стегают, а мухи назойливые не дают лошадям покою, проклятые.
Собака Музгарка Пашуткина прячется от жары, лежит в тени, под телегою. Язык красный изо рта вывалился. Бока ходуном у Муз-гарки поднимаются. Мухи вьются, жужжат, и кузнечики стрекочут, надрываются. Птица, пустельга спугнутая, лениво над полем взлетит и опять во льну прячется.
Ой, хоть бы скорее вечер настал, и нас, детвору, отпустили домой. Голова от жары кружится. Устала я и плакать хочется от боли в руках, но стыдно реветь. Скажут: ты что, разве ты дитя малое?
Вот подул ветерок, легче стало дышать, потянуло из леса прохладой душистою. Солнце за лес ушло, и зорюшка вечерняя на небо взошла. Нас, детвору, рассадили по телегам и домой в деревню повезли. От усталости нас разморило.
Кто сразу уснул, кто на кровавые мозоли глядит и дует на них, чтоб не так больно было. И горько плачут. Только я молча наблюдаю за небом, как потухала вечерняя зорюшка.
В ШКОЛЕ
Ночи завеса на землю опускается. Из моих глаз слезы катятся. Я боялась завтрашнего дня. Не боялась работы - я боялась своих сверстников. Меня дети молчуньей дразнят. Им со мною неинтересно. Но мне занятно за ними наблюдать. Они, сверстники мои, все такие разные.
Лучше бы меня отправили лекарственные травы собирать для фронта. Раненым бойцам они очень нужны.
Мне одной в лесу хорошо. Я с травами могу говорить и с живностью лесной. Меня еще ребята дичком обзывают за несговорчивость мою. У меня на все свое мнение. Вот и получаю клички, но я на них не обижаюсь и не сержусь.
Они как-то хотели меня побить. Уже кто-то замахнулся. Я рывком бросилась на обидчика, вцепилась руками за оба его уха и зубами за плечо. Мальчишка был старше, сильнее и выше меня, а кричал как поросенок. Кто-то из взрослых отцепил меня. Я от страха и гнева была сама не в себе. Кричала: «Ну, кто еще хочет меня побить?».
С той поры на меня никто не поднимал руку, да и дразнить побаивались. В классе я ростом была самая маленькая и худенькая. Порой мне было страшно, но я преодолевала страх и шла на своего обидчика, а тот убегал, хоть во много раз был сильнее меня. Вот так я защищала себя и других. Если кого-то били, я, не думая ни о чем, бросалась разнимать:
- Хватит, миритесь, - говорила я дерущимся, - а то обоим достанется.
- Да ну тебя, малявка. Что тебе больше всех надо?
- Мне ничего не надо. Я драк и ругани боюсь. У нас дома не ругаются и не дерутся. А тут, в школе, то один, то другой ругаетесь и деретесь, и мне очень страшно. Я не понимаю, зачем вы это делаете?
- Да ну тебя, малявка. Вроде и не дура, а дурой что ли прикидываешься?
- Пообзывайся, так получишь. Уж какая есть.
Вот учительница идет, сейчас в поле поедем.
- У кого руки болят, я солидола принесла. Смажьте руки - все не так будет больно.
Какое же все-таки большое поле льна. Я люблю, когда лен цветет. Он такой красивый в цвету, голубой-голубой, а сейчас из земли так тяжело его дергать. Надо приноровится к этому.
Лучше бы все-таки меня за травами отправили... Там я одна, и мне в лесу хорошо. Наверное, я и правда дичок, раз мне одной хочется быть. А может оттого, что споры и драки случаются меж нами. Я драк боюсь. Мой отец учил меня, чтобы в миру я мирно жила. Да и мама так учит. Взрослые люди не будут худому детей своих учить. Поди ж они умнее нас, детей. Ладно, у мамы спрошу, может, я и правда дура, или чего-то не понимаю.
Весь день я об одном и том же думала, чего я не понимаю. Вечером, когда собралась вся семья и сели за стол ужинать, я спросила маму: «Мама, а мама, я дура?». «Ты что, доченька, кто тебя обидел?». «Да никто». «Так почему такое говоришь?». «Да вот я чего-то не понимаю. Девчонки и мальчишки то ругаются, то дерутся, а мне от этого страшно. Чтоб они не дрались, я их за волосы таскаю, мирю. Они хотели меня побить, так я Егорке чуть уши от головы не отвинтила, хотела даже нос откусить, но как он без носа? Так я ему до крови вчера плечо искусала. Ладно тетя Ольга меня оттащила».
«Да, мне вчера говорили про твое поведение. Правильно сделала, в обиду себя не надо давать и других обижать не надо». «Значит, я не дура?» «Нет, доченька. Но ты и не такая, как все». «Почему я, мама, не такая, как все?». «А Бог ведает. Я тебе, доченька, не могу объяснить, я порой тебя и сама не
понимаю. Ты можешь встать и пойти, никому ничего не сказав, и вернешься молча. Ты как дичок». «И ты, мама, меня тоже обзываешь дичком. Так меня в школе тоже обзывают. Я, мама, лес очень люблю и поля. На полях так много простора, а в лесу очень красиво. Там птицы песни поют, и зверьков всяких разных много. Я люблю от диких пчел мед. Мне в лесу хорошо. Там так интересно! И лесные цветы очень красивые, особенно голубые колокольчики и сердечник, а по весне купапица и медуница, и особенно сердечная фиалка».
«Ну вот и ладно, это все Божие, доченька. Оно все живое, как же не любить Бо-жию красоту. Живи, дитя мое, как тебе Бог на душу положил. Бог говорит: не убий, не укради и слабого не обижай. Так вот и живи в миру земном. Ладно, дети, уже поздно, а завтра рано вставать. Давайте в постели. Приберите стол, да и все разговоры до завтра, я очень устала, спина и руки отнимаются, да и вы тоже устали. Завтра много работы предстоит сделать. Все, спать пора. Гасите лампу, а то за столом засиделись».
В школе занятия начинались с первого октября. Весь сентябрь мы работали в поле. Споров и драк больше не было. Мы так все подружились, и если кто-нибудь плакал, не мог горе свое скрыть, то все старались как-то помочь.
Но как тут поможешь, если похоронка с фронта пришла? Тогда мы все дружно - девчонки и мальчишки - начинали петь песню:
Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
А вечером, после работы, всей школой шли на кладбище и ложили букеты цветов, которые собирали в лесу, ложили на могилы родных, в память о погибших. Учительница говорила речь о погибшем, и мы потом расходились по домам. Так мы, дети, отдавали дань погибшему и сострадание его семье. Ну, а что еще мы могли сделать?
Все в деревне с началом войны между собой дружно стали жить и помогать друг другу, как одна семья. Если в какой-то семье заболевали, то все старались помочь, кто чем мог. И меня в школе перестали дразнить. Если я чего-то не понимала, то все наперебой старались мне объяснить и помочь. В школе я была всех младше и ростом всех меньше. И пристала ко мне кличка «Крошка, подай горошка». Мне она даже нравилась.
ОТЕЦ
Из моей детской головы не уходили мысли об отце. Порой на меня нападала такая тоска, я сама не понимала почему. Я не знала, куда себя деть. Не могла сидеть на одном месте. От одного слова, даже необидного, в моей фуди вспыхивал пожар. Где бы я ни была, я молча, как вихрь, поднималась, никому ничего не объяснив, убегала в лес. Только там через некоторое время я обретала душевный покой. В семье моей давно привыкли к моим странностям, а вот в школе учительница, не зная о них, пожаловалась маме. Сказала, что я иногда ни с того ни с сего, ничего не говоря, убегаю с уроков и через поле - в лес, что ее тревожит мое поведение. Мама ей объяснияла, что я так стала себя вести, как отца забрали в армию, что я скучаю по отцу, что не надо за это меня наказывать, чтобы со мной худо не случилось. Со временем, может, у меня все пройдет, но сейчас лучше ничего не выяснять, не надо бередить душу.
И учительница на мои странности стала спокойно смотреть. Только однажды спросила, что я делаю в лесу. Ей я ответила, что хожу туда, где с отцом бывала. Там мне хорошо, как будто с отцом повидалась. Я его очень люблю и скучаю, мне очень плохо без отца. И я расплакалась горько.
Учительница, обняв меня, гладила мою голову...
Отца я так и не дождалась. Кондратий Игнатьевич Судновский погиб смертью храбрых в 1942 году. Светлая ему память!
Нина Кондратьевна БИБЕЕВА,
г. Тюмень
|
