№4 2020 г.         

Святитель Иннокентий Херсонский (1800-1857)

«В скорби распространил мя еси» (Пс.4, 2).

А скорбь, как говорят психологи, сжимает сердце. Да, скорбь сжимает чувственность, сжимает самолюбие; дух же и совесть распространяет, освобождает, изводит на беспредельность. «В скорби распространил мя еси». В счастье, по-видимому (т.е. внешним образом – прим. ред.), человек велик, ибо надмен собою, презорлив (высокомерен – прим. ред.), горд; а в самом деле – мал, ибо ограничен собою, удален от всего истинно великого. В несчастье же человек, по-видимому, мал; но если он растворяет несчастье верою, то среди сей внешней малости он внутри себя бывает гораздо больше. Не в скорби ли человек устремляется мыслью к Богу, к концу своей жизни, всего мира? А это, очевидно, великое пространство. Не в скорби ли человек холоден ко всему миру, отделяется от него, становится вне времени и пространства? И это также видимое распространение. Не в скорби ли человек способен решиться на самые трудные подвиги, лишения, пожертвования? А это что другое, как не следствия распространения?

Вообще, в скорби и несчастье с духом нашим бывает то, что с веществами, когда их кладут в огонь: они ширеют (расширяются – прим. ред.), мягчают, расплавляются и испаряются. Если душа добрая, то с нею бывает то же, что с благовонным веществом: воня (запах, благоухание – прим. ред.) смирения, преданности несется далеко. А если душа нечистая, злая, безверная, то от нее, как от зловонного вещества, несется ропот хулы, ожесточение и гнев.

* * *

«Помянух Бога и возвеселихся» (Пс.76, 4).

Одно воспоминание о Боге наполняет душу отрадою и веселием. Ибо с именем Божиим соединено все, что только можно представить великого, премудрого, благого и любвеобильного. Отрадно вспоминать среди горя об отце, о наставнике мудром, о друге неизменном, о покровителе могущественном, о враче искусном: Бог есть и Отец, и Наставник, и Друг, и Покровитель, и Врач такой, пред Коим все земные и наставники, и отцы, и врачи малы и слабы.

Но чтобы одно воспоминание о Боге уже веселило нас, надобно, чтобы у нас была связь с Богом; надобно, чтобы мы были – Его, и Он – наш. Чужое не веселит. Тем паче (тем более – прим. ред.) не веселит чужое противное. Посему на человека нечестивого воспоминание о Боге производит другое действие: «помянух Бога и убояхся». Ибо с именем Бога соединяется понятие Обличителя, Судии, Наказателя.

Какое горькое состояние, что мысль о Боге производит уныние и страх! Не все ли это равно, как и луч света леденит? Так грех превращает (извращает – прим. ред.) порядок вещей!

Бежим сего состояния. Будем и среди грехов не терять духа покаяния, и тогда всякая мысль о Боге будет сопровождаться радостью духовною. «Помянух Бога и возвеселихся!» Ибо с именем Бога пробуждается мысль об Отце, приемлющем кающихся с распростертыми объятиями.

* * *

«Доброхотно дающего любит Бог» (2 Кор. 9, 7).

За что любит? Ужели за даяние? Так любить могут только люди, бедные, своекорыстные, а не Тот, Кто «Сам дает всем жизнь и дыхание и все» (Деян. 17, 25). Господь любит доброхотного дателя не за то, что он датель, а за то, что датель доброхотный.

Что такое доброхотство?

То, когда дают не только с доброю целью, но и от доброй воли, от души, полною рукою; когда дают, не озираясь десять раз на то, что остается у себя, не увлекаясь расчетами, не заставляя себя просить долго, не показывая при даянии вида скуки и отвращения; когда дают и находят удовольствие в том, что дают, обнаруживают это всем, чем могут; когда дают больше, нежели сколько можно было предполагать. Скажите: можно ли не любить такой души?.. особенно, когда вспомнишь при сем о дателе недоброхотном, у которого и малое даяние надобно испрашивать большими просьбами; который дает, но с трудом, показывая, что он чрез даяние лишается как бы некоей части самого себя; дает, и в то же время наказывает за то, что ты от него получишь. В последнем случае явно видна душа черствая, сомкнутая сама в себе, опутанная со всех сторон расчетами, неспособная раскрываться для сообщений и потому для принятия даров свыше от Того, Который приемлет только для того, чтобы воздать сторицею. Доброхотное даяние, напротив, предполагает в даятеле душу чувствительную, сердце нежное и открытое для всего доброго, а потому и способное для вмещения даров благодатных. Можно ли не любить такую душу и такое сердце?

Святитель Иннокентий,
архиепископ Херсонский. «Заметки»