|
Каждому из нас придется предстать перед Богом, когда Он явится видимо для всех и будет судить весь мир.
Об этом нужно вспомнить, потому что мы часто забываем о том, что нам придется дать отчет о своих делах.
Для того чтобы получить прощение и здесь, и там, когда Господь придет судить весь мир, первое условие,
которое Господь всем нам заповедал, – это прощать самим других: их грехи и обиды, причиненные нам. Остави
нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим. Господь нам так и сказал: если хотите, чтобы вам
оставили грехи, и вы прощайте согрешения.
Самое последнее мытарство, которое проходит человеческая душа и с которого низвергается в преисподнюю,
даже если человек оказался чист при других испытаниях, – это мытарство немилосердия: если не был милосерд,
если не прощал другим, если не был снисходителен к немощам других, то не жди себе снисхождения, не жди
прощения от Бога. Вот самое главное условие. Поэтому нужно всеми силами стремиться к тому, чтобы ни на
кого никакого зла не было в душе, так как это – первый залог погибели.
Все прочие грехи, конечно, тоже ведут к
погибели, но этот грех… Милосердие Божие
неизмеримо, и Господь может простить любой
другой грех, если вдруг начнешь рыдать –
даже и на Страшном суде (кто знает?) – и
просить: «Господи, прости меня!». Но ты не
получишь прощения, если сам не прощал.
Поэтому, прежде чем начать пост, прежде
чем положить начало покаянию, Церковь
установила такой благочестивый обычай,
который введен даже в чин богослужения,
– «чин прощения», когда мы просим друг у
друга прощения и должны прощать.
В этот день мы говорим друг другу: «Прости меня». И обычно отвечают: «Бог тебя
простит». При этом, как теперь и многое у
нас, не договаривают. Так же, как говорят
теперь: «спасибо», что значит: «спаси Бог»,
а слово Бог не договаривают. Так же и
«Бог простит» – это часть фразы, которая
вся звучит очень ответственно: «Да простит
тебя Бог, как я тебя прощаю». Значит, ты
человеку этому даешь прощение его согрешений уже от милосердия Божия. Мы иногда
языком-то говорим: «Бог простит». А потом
начинаем все-таки вспоминать: «Да как же
это было… Да что же это он?». Так что же,
простили мы или не простили? Так как же
страшно такие слова говорить: «Бог простит,
как я прощаю», – а я-то ведь, получается,
не прощаю…
Это страшные слова: «Не прощаю». Мы
часто хоть и не говорим их, но так поступаем. Упаси Бог кому-то и вправду сказать:
«Не прощаю»! Как же ты сам тогда можешь
надеяться на прощение?
Мы знаем страшные примеры. Так, у
нас на Руси, в Киево-Печерской Лавре,
поссорились пресвитер и диакон. Один из
них заболел и, чувствуя, что скоро умрет,
просил позвать другого. Когда тот пришел,
умиравший сказал: «Прости меня». А тот
говорит: «Не прощу». Я еще с детства помню старинную гравюру в Киево-Печерском
патерике: Ангел поражает копьем того, кто
сказал: «Не прощу». Он падает мертвым, а
того, кто просил прощения, Господь исцеляет.
Вот как страшно непрощение.
Конечно, простить от сердца, действительно, очень трудно. Трудно вырвать из сердца
обиду. Но никогда, что бы вы ни чувствовали,
не произносите этих слов – «не прощу». Как
страшно мы иногда распоряжаемся своим
языком, своими словами. Это Господь говорит: «От словес своих оправдишися и от
словес своих осудишися» (Мф. 12, 37).
Великое значение имеют дела, подвиги.
Господь говорит: «От плод их познаете их»
(Мф. 7, 16). По делам судят о человеке, по
делам нашим будет нас судить и Господь.
Но и слово имеет большую силу. Слово и
дело часто отделяются друг от друга только
обстоятельствами.
Иногда слово имеет особую силу – например, проклятие. Поэтому и в молитве
Таинства Исповеди говорится: или под клятву
ведошася, то есть под проклятие. Мы просим
в этой молитве, чтобы с падшего человека
снялась клятва, потому что слово может человека спасти, но может и погубить. Слова
раскаяния разбойника: «Достойное по делом
наю восприемлева… Помяни мя Господи,
егда приидеши во Царствии Си» – очистили
все его грехи, и он получил ответ: «Днесь со
Мною будеши в раи» (Лк. 23, 41-43).
Вот как велика сила слова. Конечно, если
при этом в него вкладывается определенное
чувство. Чувство, вложенное в слово, может
изгладить всю греховную жизнь, как у разбойника, но может изгладить и все добродетели,
и даже мученические страдания за Христа.
Часто мы говорим, не раздумывая, сыплем словами направо и налево: «Зря я это
сделал», – про какое-нибудь доброе дело.
Бывает, что в обиде так говорим: «Вот, я
этому человеку сделал столько-то, и все
зря». Все, хоть несколько лет трудов – все
насмарку, все зачеркнуто. Вот как страшны
эти необдуманные слова. Потому и сказано:
«От словес своих оправдишися и от словес
своих осудишися». Пример тому – в Евангелии, которое читалось в преддверии поста.
Фарисей все делал правильно: и постился,
и жертвовал, и молился. Но когда он возгордился этим, подумал, что он не как прочие человецы или как сей мытарь, который
вот здесь стоит, то все его заслуги пошли
прахом, вся его праведная жизнь ни во что
вменилась. Мытарь же, который неправильно
делал, но в покаянии думал: «Я недостоин
проходить в церкви вперед, я недостоин взирать на небо», – опустив очи долу и бия в
себя в грудь, только просил: «Боже, милостив
буди мне грешнику», – получил прощение
грехов (Лк. 18,10-14).
Мы часто забываем об этом примере.
Гордыня наша непомерная везде лезет. Нам
сделают замечание – а мы как будто и не
помним, что грешные. Покаянное чувство,
чувство своей вины, греховности должно быть
постоянным. Если его не будет, то все время
будет так: сделали доброе дело – и все, а
дальше в добре не удержимся. Еще больше
грехов набирать будем необдуманными словами, побуждениями, они будут зачеркивать
и то малое добро, которые мы кое-как еще
сделаем. Поэтому надо следить за своим языком, стараться стяжать и хранить то чувство,
которое имел пророк Давид и которое он высказал в своем покаянном псалме: «Помилуй
мя Боже… Яко беззаконие мое аз знаю, и
грех мой предо мною есть выну» (Пс. 50, 1,
5). «Выну» – значит «всегда». Всегда надо
помнить о своей греховности. Не подробности
своих грехов – это совсем необязательно,
а просто – что грешные. Люди иногда перечисляют подробности грехов, целые «хартии»
могут написать, а исправления-то все равно
нет, покаянного чувства нет. И ты сам
каждый день греховные «хартии» пишешь,
и за тебя там бесы пишут, еще больше напишут, чем ты за собой можешь записать,
там бухгалтерия ведется поточнее, за нами
все записывается: и то, что мы замечаем,
и то, чего не замечаем. Сколько бы мы ни
писали – это капля в море наших грехов. Это
мы только сейчас начали писать. Приходят
сюда, когда уже тридцать, сорок и больше
лет – и начинают писать.
Что писать? С детства, от юности, как
сказано, человек прилежен, то есть старателен, на лукавое – столько у нас греха. Мы
тут если записываем что-то, конечно, в этом
есть некий труд. Но это записывание может
ничего не дать, если не будет постоянного
чувства своей греховности: будешь одно
писать, распутывать, а в это время другое
наматывать, и что быстрее – еще неизвестно… А греховность так и будет оставаться.
Иногда чувство своей чуть ли не праведности приводит нас к тому, что мы начинаем
учить других, обижаться на кого-то. Вот если
бы было постоянное чувство своей греховности, покаянное чувство, то мы бы всегда
чувствовали себя недостойными ни милости
Божией, ни благодати Божией, ни радости. И
каждое утешение, которое Господь посылает
нам в жизни, мы принимали бы с неизмеримой благодарностью, как недостойные. А
каждую скорбь – только так: «Да, вот так
мне и надо». И даже радовались бы, что
Господь здесь посылает нам потерпеть что-то
за наши грехи.
Мы знаем множество примеров истинного
покаяния: преподобные Мария Египетская,
Варвар-разбойник… Или разбойник, который
пришел в монастырь и просил, чтобы его
приняли на покаяние. Игумен велел ему
сначала долго поститься, а потом надеть
вретище, рваную одежду, что было как бы
символом его душевного состояния, истрепанности души; и в таком виде его на веревке,
связанного, поволокли в церковь. Когда его
втаскивали в церковь, то игумен ударил посохом и сказал:
– Стой, ты недостоин переступить порог храма!
И он упал и зарыдал. Тогда игумен говорит:
– А теперь перед всеми исповедуй грехи
свои, прежде чем войти в храм.
И он начал перед всеми говорить, так что
братия даже ужасались, слыша то, что он
за свою жизнь натворил. А после исповеди
игумен велел тут же постричь его в монахи. Все были удивлены, потому что раньше
монашеский искус проходили много лет. Но
игумену было открыто, что Ангел изглаждал
все его грехи, как только он их исповедовал.
Вот как каялись-то…
Разве у нас есть такое чувство покаяния,
чтобы каждый вышел и перед всем народом
так бы и начал говорить? Да мы больше,
чем греха, боимся того, что узнают, что мы
в чем-то грешны. Наше тщеславие боится:
что о нас скажут? что о нас подумают?
Да уж, какой есть – куда ты денешься? На
Страшном суде перед всем миром будешь
стоять таким, какой есть.
Мы совсем забываем о покаянии, когда
начинаем ругать кого-то, превозноситься. В
иные моменты, бывает, что почувствуешь:
«Да, действительно, я грешный». Но это чувство у нас – как пыль, которая от дуновения
ветерка моментально отлетает. И мы уже
опять смотрим вокруг: кто – какой?
Нужно стяжать чувство покаяния, без него
невозможно никакое духовное совершенствование. Без чувства покаяния все остальное
– только призрак духовной жизни, состояние
прелести, то есть ложное духовное состояние.
Состояние всегдашнего видения своих
грехов стяжали святые. Для нас это непостижимо. Они, действительно, были святы,
вели жизнь, до которой нам как от земли до
неба. И при этом имели в душе покаянное
чувство. Куда же нам-то тогда деваться?
На пятой седмице Великого поста мы
будем читать житие преподобной Марии
Египетской. Она вела грешную жизнь, но
ведь потом-то сорок девять лет провела в
пустыне, в подвигах. И после этого все время
твердила старцу Зосиме: «Кого ты пришел
видеть, грешную жену?». Она себя называла
«блудницей убогой», когда на молитве уже на
воздух поднималась. Старца Зосиму сразу по
имени назвала, когда в первый раз увидела,
и сказала, что он – пресвитер, то есть уже
и дар прозорливости имела, но при этом
считала себя грешной и недостойной женой.
Такое у нее было сердечное сокрушение.
Если бы у нас было покаянное чувство,
разве мы бы осуждали, клеветали? Язык бы
не поворачивался про другого что-то плохое сказать: «Как я буду другого судить?».
Господь сказал: «Не судите, да не судими
будете» (Мф. 7, 1). А ведь все мы нуждаемся
в милосердии Божием. Дай Бог каждому,
чтобы Господь его не судил. Но сами-то
мы все время всех осуждаем направо и
налево, даже не замечая того. Сказано:
«Покрой грехи брата твоего, и Господь твои
грехи покроет». А мы не можем удержаться,
чтобы не рассказать про кого-то: вот, она –
такая-то, он – такой-то. Какая в нас, значит,
греховность! Страшно даже подумать. Надо
обязательно стараться стяжать покаянное
чувство, жизнь-то ведь проходит.
Сейчас – время Великого поста. Видите,
какие сейчас в храме службы, какое настроение. Самое время положить начало благое,
начало покаяния.
Никого не осуждайте. Что бы человек ни
делал. Один Бог Судия всем. Святые отцы
говорили: «Видишь кого-то согрешающим – не
осуждай его. Потому что ты видишь – и Бог
видит. Господь-то его терпит, а ты – нет?».
Конечно, если у тебя на работе кто-то из
подчиненных плохо исполняет свои обязанности, ты обязан сделать замечание, это твой
долг. Так же и родители – детям. Но опять
же делать такие замечания нужно с сознанием своей греховности, тогда будет нужный
результат. Если мы выступаем как судьи, то
все наши поучения, наставления могут принести только вред, а не пользу. Поэтому апостол Павел говорит: «Братие, аще и впадет
человек в некое прегрешение, вы духовнии
исправляйте таковаго духом кротости, блюди
себе (то есть, следи за собой), да не и ты
искушен будеши» (Гал. 6, 1). Человек и сам
не знает, что может натворить, если враг
приступит. Кто бы он ни был.
Вот пример апостола Петра. Как он любил
Господа! Готов был за Него на смерть идти.
И вдруг его объял такой страх, что он в одну
ночь трижды, да еще с клятвой, отрекся. И
ведь был предупрежден, но забыл, что Господь его предупреждал об этом. И что же
Господь? Он ведь был при этом рядом, все
видел. Что, упрекнул Он Петра? Сказано,
что Господь взглянул на Петра (Лк. 22, 61).
Не сказано: с укором, а просто – взглянул.
С любовью, конечно, милостиво взглянул:
«Петр… как же ты?». Так взглянул, что Петр
потом рыдал о своем грехе всю жизнь. Каждую ночь в это время он вставал и плакал. А
ведь он уже прощен был, уже Господь трижды
возвел его опять в апостольский чин – после
того, как Петр трижды отрекся от Него, сам
сказал во дворе, своим языком, что он не
Его ученик: значит, все – уже не ученик.
И потому Господь потом трижды спрашивал
его: Любиши ли Мя? – и Петр трижды отвечал: «Ей Господи, Ты веси яко люблю Тя»,
и Господь трижды сказал ему: «Паси агнцы
Моя» (Ин. 21, 15-17). То есть вернул ему
апостольское достоинство. И более того, ему
была дана великая благодать, так что если
только тень проходившего апостола Петра
падала на больных, они исцелялись. Но он
все равно каждую ночь оплакивал свой грех.
А апостол Павел? Сколько он претерпел:
кораблекрушения, гонения, избиения, в темнице сидел, на суд к кесарю его тащили… И
после всего этого он говорит, что, конечно,
я много потрудился, но, впрочем, не я, но
благодать Божия, яже со мною (1 Кор. 15,
10). Или еще говорит, что Господь после
Воскресения явился многим, последи же
всех явися и мне, яко некоему извергу (1
Кор. 15, 18). Яко некоему извергу! Это когда
он уже был апостолом, когда от перевязи,
которой он опоясывался, уже исцелялись,
когда он воскрешал умерших… Что же мыто тогда должны чувствовать? Где же наше
покаянное чувство?
Апостол Иоанн Богослов, который ни
единожды не отрекся от Господа, был Его
любимым учеником, имел откровения велии.
Когда один волхв, искушая его, говорил:
«Ну, сотвори чудо!» – он сказал: «Господь
не послал меня чудеса творить, а послал
проповедовать Евангелие». А ведь он, сын
Громов, конечно, мог сотворить чудо, такая
ему была дана непостижимая благодать. И
– смирение. Он десять или двенадцать лет
баню топил у злой женщины, хозяйки дома,
в котором жил.
А мы? «За кого меня принимают? Я им
кто? Я тружусь… Я, я… Мне только великие дела совершать…». Святые же ничего о
своих трудах не говорили, они вменяли себя
ни во что. А мы часто считаем себя чем-то
исключительным, особенным.
Вот видите: апостолы, преподобные, мученики – у всех смирение, покаяние. Никто
без этого не спасался.
Святитель Спиридон Тримифунтский пришел на Вселенский Собор в пастушеской
одежде – он пас овец – и говорит привратнику, который не хотел его пускать:
– Я – архиерей.
А тот:
– Какой ты архиерей, смеешься, что ли?
И ударил его по щеке. Святитель Спиридон подставил ему другую. Тут воин говорит:
– Да, ты в самом деле архиерей, прости
меня. Теперь я это увидел.
Вот чем засвидетельствовал он свое архиерейство. Не стал показывать митру или
омофор, как мы сразу: «Ты знаешь, кто я
такой! Спроси того-то и того-то!».
Нашего Преподобного Сергия, когда он
уже был игуменом, не могли отличить от
простого монаха: подрясничек старенький,
с заплатами. Это преподобного-то Сергия
не могли отличить от простого послушника!
Однажды он, наш молитвенник и заступник, в стареньком подрясничке копал огород
у стены монастыря. Подходит к нему человек
и спрашивает:
– Как найти игумена Сергия?
А он:
– Да зачем тебе идти к нему? Он – простой человек.
А тот:
– Как ты смеешь так говорить об игумене Сергии?
И ударил его.
А Преподобный не возмутился, смиренно
претерпел такое поношение. И тот человек,
увидев такое смирение, понял, что это сам
Преподобный и есть.
Преподобный Серафим Саровский, ближайший к нам святой, в ноги кланялся приходившим к нему. Преподобный, к святой
иконе которого, к его святым мощам мы и
прикасаться-то недостойны, когда приходили к нему такие же грешные люди, как мы
(ну, не такие же – получше нас, пожалуй),
кланялся им в ноги. О себе он говорил: «Я,
убогий Серафим». Какое во всем смирение,
покаянное чувство!
А мы, обремененные грехами многими,
не имеем ни покаяния, ни смирения. Только
величаемся друг перед другом. Сидим все в
грязи, один другого глубже, и только думаем:
«Я еще не так глубоко, как тот…». Чем бы
только превознестись! Да еще неизвестно,
не так ли глубоко: как только оглянулся на
других, осудил – так уже и еще больше увяз.
Если и не совершил таких же явных грехов,
которые другим видны, но одних только
внутренних – гордыни и тщеславия – достаточно для того, чтобы погрузить человека в
бездну. Вот сатана плотских грехов даже и
не совершал: он не объедался, не опивался,
потому что он – безплотный дух. Одна только гордыня превратила его из прекрасного
первого Ангела в безобразного диавола,
низвергла в бездну.
Как сказал Господь: Видех сатану яко
молнию с небесе спадша (Лк. 10, 18).
А нам – чем превозноситься? Ведь одни
грехи. От юности если взять, то страшно подумать. С детства – обман, ложь, хитрость,
капризы. Вот сейчас видишь это у детей-то,
а ведь мы и сами были такие. И чего только ни делали: и ногами-то стучали, чтобы
своего добиться, и ревели для того, чтобы
выколотить то, что нам хочется от папы и
от мамы. И хитрили, и перед подружками и
перед товарищами, и лгали, и хвастали, и
фантазировали сколько… Прости, Господи!
Сколько без спросу брали, сколько воровали! Прости, Господи!
Ведь если не прямо крали, то добивались
своего при помощи лжи, лести: «Мне нужно
это потому-то, оттого-то…». Обманывали
друг друга, преподавателей: в том, что не
сделали, обязательно оправдаться нужно. И
все – ложь, ложь… Прости, Господи!
А как мы друг перед другом хвастаем! Это
непостижимо, прямо болезнь, и у взрослых,
как и у детей: «А у меня – это, а у меня
– то…» Болтовня, ложь – все преувеличиваем. Точно не можем даже цену сказать,
за сколько что купили. На работе все время
смотрим на других: этот – такой, этот не
разбирается, этот бестолковый, у этого слуха
нет… Если дан нам Богом талант, то мы им
превозносимся, а других укоряем, обижаем.
Везде – гордыня, гордыня… Прости, Господи!
А своеволие? Оно – тоже с детства. «Своя
воля – царя боле». «Мечта жизни» – ведь
это почти у каждого: «Вот вырасту – я себе
куплю то-то, поеду туда-то. Я вот этому докажу, этому покажу». И везде – только свое
«я», наше тщеславие, пропитаны мы им! Не
греха боимся, а того, что о нас скажут, что
подумают. А это – тщеславие. Если грешен –
так пусть скажут, и слава Богу, что скажут.
«Ой, узнают!» Куда ж денешься, если такой
есть? Только кайся.
Прости, Господи!
То есть, мало того, что мы грешные, мы
при этом еще хотим другим казаться хорошими. Совершенно не понимаем, что если
мы здесь понесем за свой грех какое-то
поношение, оскорбление, то Господь простит нам там.
Помните блудницу, которую привели ко
Господу и которой Господь сказал: Никто
тебя не осудил? И Я тебя не осуждаю, иди и
впредь не греши (Ин. 8, 10-11)? Но ведь нужно учесть, что прежде чем Господь простил
ее, она-то, бедная, какой позор претерпела!
Перед всеми людьми тащили ее: вот она,
грешница! И ведь какое состояние у нее при
этом было – на смерть привели: «Побить
камнями ее нужно!». Она-то ведь слышала
все это, значит, и страх смерти у нее был,
и чего только она не испытала. И внутренне
она очень страдала за свой грех. Конечно,
это не какой-то баланс: столько согрешила
– столько и пострадала. Не то. Господь,
конечно, с избытком покрывает наши грехи
Своим милосердием. И уже только за то,
что она такой позор претерпела здесь, на
земле, Господь простил ей все. Но все-таки
она пострадала…
Так же – и разбойник, которому Господь
сказал: «Днесь со Мною будеши в Раи».
После этого он еще долго висел на кресте,
мучился, потом ему голени перебили. То есть
и он все-таки пострадал.
Или та грешница, которая отирала ноги
Христа власами своими, омывала слезами.
Она же слышала, как вокруг говорили: «Се
аще бы был пророк, ведел бы, кто и какова
жена прикасается Ему: яко грешница есть»
(Лк. 7, 39). Она знала, что недостойна к
Нему прикасаться, и боялась, что Он может
ее оттолкнуть. Мы вот не задумываемся
над этим, а ведь в ее душе, может, какие
страдания-то были! Она исповедуется Ему.
А вдруг бы Он перед всеми отверг ее, как
хананеянку – помните: «Несть добро отъяти
хлеба чадом, и поврещи псом»?. А та говорит: «Ей, Господи, ибо и пси ядят от крупиц,
падающих от трапезы господей своих». То
есть: «Боже, милостив буди мне, грешной».
Видите, и здесь какое переживание, страдание. И Господь говорит ей: «О жено, велия
вера твоя!» (Мф. 15, 26–27).
А Закхей, начальник мытарей? Когда он
залез на дерево, чтобы лучше видеть проходившего мимо Господа, Господь сказал
ему: «Закхее, потщався слези: днесь бо в
дому твоем подобает Ми быти. И потщався
слезе, и прият Его радуяся. И видевше вси
роптаху, глаголюще: яко ко грешну мужу
вниде витати». Закхей тоже, наверное,
слышал, как о нем говорили: «О, жулик,
торгаш!» И слыша это, он, конечно, душою
болел: а вдруг Господь правда прислушается
к этим словам, скажет: «И в самом деле,
как это Я к такому пришел?». Он, конечно,
не понимал, что это – Господь, он думал,
что это – пророк, великий святой человек.
И, чтобы умилостивить Его, сказал: «Полимения моего, Господи, дам нищим, и аще
кого чим обидех, возвращу четверицею…»
(Господи, Ты не сомневайся, Ты не ошибся,
что пришел ко мне). И Господь говорит ему:
«Днесь спасение дому сему бысть, зане и
сей сын Авраамль есть. Прииде бо Сын
Человеческий взыскати и спасти погибшаго»
(Лк. 19, 5–10).
Вот видите, везде – труд, терзания, мучения, такие порывы, через которые приходит
прощение. И у нас часто бывает: «А как же я батюшке на исповеди это скажу, а вдруг
он меня отвергнет, уважать перестанет?». Да нет, тут совсем не так! Господь с любовью
принимает каждого кающегося. Покаяние необходимо. И не было такого, чтобы покаяние
не дало благого плода, не дало радости,
утешения. Господь Сам принимает наше покаяние, потому не бойтесь каяться.
Аминь.
Протоиерей Валериан Кречетов,
Православие.ru
|
![Перейти в раздел [Проповедь]](../images/proplogov.gif)
