|
(К 200-летию И.С. Тургенева)
Писатель, журналист, доктор исторических наук Александр Леонидович Вычугжанин – постоянный автор периодических изданий
Тобольской митрополии. Прошедший год был для него насыщенным
и плодотворным. Он стал победителем Всероссийского конкурса
журналистов «Абрамцево в сердце моем – 2018» в номинации
«Место, куда хочется вернуться».
Мы поздравляем Александра Леонидовича с наградой и желаем
новых творческих удач в новом году.
В ноябре Александр Леонидович побывал в «Абрамцево» на
вручении премии и поделился своими впечатлениями о посещении
знаменитой усадьбы.
А.Л. Вычугжанин на церемонии
награждения победителей
Всероссийского конкурса журналистов
«Абрамцево в сердце моем – 2018»
(Окончание. Начало в январском и февральском выпусках
«Сибирской православной газеты»)
Безбожные установки надменно-теоретизирующего сознания исподволь, незаметно
для героя разрушали светлые стороны его
личности. Демонических проявлений натуры
Базарова в тот период, когда он позиционировал себя как нигилиста и атеиста, можно
насчитать в романе немало. Окружающим
Базаров внушал безотчетный страх. В глазах
матери, неотступно обращенных на сына,
«виднелась и грусть, смешанная с любопытством и страхом, виднелся какой-то смиренный укор» (7, 124) (здесь и далее первая
цифра указывает том, вторая – страницу
Полного собрания сочинений И.С. Тургенева
в 12 томах – М.: Наука; издание 2-е, испр.
и доп., 1978-1986 гг.). Одинцова испытывала
инстинктивную боязнь перед его зверским,
животным началом: «Она задумывалась и
краснела, вспоминая почти зверское лицо Базарова, когда он бросился к ней…» (7, 100);
«“Я боюсь этого человека”, – мелькнуло в ее
голове» (7, 98). Ученик Базарова – «бланманже» Аркадий – также пережил минуты
страха перед своим идейным наставником,
когда в шутливой ссоре от него вдруг повеяло серьезной опасностью: «Что подеремся? – подхватил Базаров. – Что ж? Здесь,
на сене, в такой идиллической обстановке,
вдали от света и людских взоров – ничего.
Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас
схвачу за горло…
Базаров растопырил свои длинные и
жесткие пальцы… Аркадий повернулся и
приготовился, как бы шутя, сопротивляться… Но лицо его друга показалось ему
таким зловещим, такая нешуточная угроза
почудилась ему в кривой усмешке его губ,
в загоревшихся глазах, что он почувствовал
невольную робость…» (7, 121-122). Злое начало готово выплеснуться в любой
момент, беспричинно, бессмысленно
и от того особенно страшно.
Столь же страшен одержимый
наваждением бесовским Яков в «Рассказе отца Алексея»: «Верите ли, я
назад отскочил, до того испугался!
Бывало, страшное было у него лицо,
а теперь какое-то зверское, ужасное
стало! Бледен как смерть, волосы
дыбом, глаза перекосились… У меня от испуга даже голос пропал; хочу говорить, не
могу – обмер я совсем…» (9, 130).
Базарову в предсмертном бреду так же,
как Якову, виделось нечто инфернальное:
«Пока я лежал, мне все казалось, что вокруг
меня красные собаки бегали» (7, 177). Так,
быть может, соборование Базарова, ужаснувшегося в пограничный момент между жизнью
и смертью, соединилось с обрядом изгнания
беса – экзорцизмом, в народе именуемом
«чертогон»? «Да воскреснет Бог и расточатся
врази Его! <…> Яков, не малодушествуй; я
ладаном покурю, молитву почитаю, святой водой кругом тебя окроплю» (9, 126), – пытался
молитвенно помочь своему одержимому сыну
священник («Рассказ отца Алексея»).
Но в «Отцах и детях» обо всем этом
можно только догадываться. Тургенев оставляет читателя на пороге не разрешимой в
пределах земного бытия загадки, ибо, как
во всяком Таинстве, «тайна сия велика
есть». Бесспорно одно: Базаров в последнее
мгновение умирания, перехода по ту сторону
бытия пережил трансцендентное состояние,
не измеримое ограниченными мирскими
мерками, не подвластное земному разуму, не
поддающееся рациональным мотивировкам.
Таинство окончательно выводит Базарова
из конкретно-чувственного, вульгарно-материалистического, обыденно-бытийного состояния
в план инобытия. Это не есть абсолютное
«ничто», «темнота», как думалось ранее
Базарову-нигилисту.
Упование на бесконечное милосердие
Божие за пределами земной жизни выражено
также в финале «Рассказа отца Алексея»:
«Но не хочу я верить, чтобы Господь стал
судить его Своим строгим судом… И, между
прочим, я этому потому не хочу верить, что
уж очень он хорош лежал в гробу: совсем
словно помолодел и стал на прежнего похож
Якова. Лицо такое тихое, чистое, волосы
колечками завились – а на губах улыбка»
(9, 131-132).
Тургенев ясно дает почувствовать, что
душа человеческая сопряжена с бесконечностью; в последние мгновения с человеком
происходит нечто невидимое, таинственное
и великое.
Сходное переживание перед лицом этой
тайны выразил В.А. Жуковский (1783-1852)
в стихотворении <«А.С. Пушкин»> (1837) на
смерть поэта:
Он лежал без движенья,
как будто по тяжкой работе
Руки свои опустив. Голову тихо склоня,
Долго стоял я над ним, один,
смотря со вниманьем
Мертвому прямо в глаза;
были закрыты глаза,
Было лицо его мне так знакомо
и было заметно,
Что выражалось на нем, – в жизни такого
Мы не видали на этом лице.
Не горел вдохновенья
Пламень на нем; не сиял острый ум;
Нет! Но какою-то мыслью, глубокой,
высокою мыслью
Было объято оно: мнилося мне, что ему
В этот миг предстояло как будто
какое виденье,
Что-то сбывалось над ним, и спросить
мне хотелось: что видишь?
<выделено мной. – А.Н.-С.>.
В Таинстве предсмертного соборования
человек, очищенный от грехов, вводится
в бесконечную жизнь воскресшего Христа.
Страдание, умирание и сама крестная смерть
в Христовом Воскресении явились залогом
полноты неумирающей жизни.
Эти христианские упования духовно поддерживают родителей Базарова, потерявших
единственного сына.
Столь великое горе поначалу чуть не
затмило сердце и разум отца Базарова.
Василий Иванович, ослепленный своим отцовским страданием, готов был взбунтоваться
против Отца Небесного. В этом отец-христианин на миг уподобился сыну-отрицателю
и бунтарю: «Василием Ивановичем обуяло
внезапное исступление. “Я говорил, что я
возропщу, – хрипло кричал он, с пылающим,
перекошенным лицом, потрясая в воздухе
кулаком, как бы грозя кому-то, – и возропщу,
возропщу!”» (7, 184).
Мгновенный непокорный порыв угашен,
и родители Базарова безропотно принимают
Божью волю в смиренном земном поклоне:
«Арина Власьевна, вся в слезах, повисла у
него <Василия Ивановича. – А.Н.-С.> на шее,
и оба вместе пали ниц. “Так, – рассказывала
потом в людской Анфисушка, – рядышком
и понурили свои головки, словно овечки в
полдень…”» (7, 184). В этой картине кроткого
жертвенного смирения возникает христианская аллюзия – намек на образ жертвенного
агнца или того «малого стада», к которому со
словами утешения и ободрения обратился Господь: «Не бойся, малое стадо! Ибо Отец ваш
благоволил дать вам Царство» (Лк. 12, 32).
Финал романа «Отцы и дети» означен
спасительным крестом. Из Базарова не
«лопух» вырастает, как мнилось бунтующему
физиологу, задумавшемуся о сокровенном
смысле жизни: «из меня лопух расти будет;
ну, а дальше?» (7, 120). Этот трагический
вопрос остался тогда без ответа. Но ответ в
романе прозвучал ранее: «крест – вот разгадка» (7, 32). На могиле героя возвышается
крест, обозначая место, где по православному обряду похоронен христианин. Как символ
вечно обновляющейся жизни – «две молодые
елки» (7, 188), посаженные любящими родителями в «вечную память» о сыне.
В земной юдоли люди, в том числе отцы
и дети, даже если они родственны не только по крови, но и по духу, не в состоянии
достичь абсолютного единства. Каждый неизбежно отделен от другого и собственной
физической оболочкой, и неповторимым
внутренним миром, остающимся во многом
таинственным для самого его носителя, «ибо
кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем?»
(1 Кор. 2, 11).
Стремления, замыслы, планы, амбиции
также не могут быть реализованы всецело и
не зависят от воли и усилий человека: «Да и
кто из вас, заботясь, может прибавить себе
роста хотя на один локоть? Итак, если и
малейшего сделать не можете, что заботитесь
о прочем?» (Лк. 12, 25-26). В евангельской
притче Бог сказал самоуверенному богачу,
распланировавшему для себя дальнейшую
счастливую жизнь «на многие годы» вперед:
«Безумный! В сию ночь душу твою возьмут
у тебя» (Лк. 12, 19-20). «Итак, бодрствуйте,
потому что не знаете, в который час Господь
ваш приидет» (Мф. 24, 42). Самых родных,
близких и любящих – и тех разлучает, разъединяет смерть. Не смогли противостоять ей
отец и сын – оба лекари – в тургеневском
романе.
Но «невозможное человекам возможно
Богу» (Лк. 18, 27). Нетленные ценности
существуют. Главная непреходящая ценность – любовь Христова. Тургенев, цитируя
апостола Павла, горячо в это верует: «Одно
это слово имеет еще значение перед лицом
смерти. <…> “Все минется, – сказал апостол, – одна любовь останется”» (5, 348). В
своем утверждении: «любовь <…> сильнее
смерти и страха смерти. Только ею, только
любовью держится и движется жизнь» (10,
142) – писатель сердечным знанием постиг
заветные христианские истины: «И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и
уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог
в нем» (1 Ин. 4, 16).
Средоточие любви совершенной, которая
«изгоняет страх» (1 Ин. 4, 18), – Отец, Сын и
Дух Святой. «Сей Самый Дух свидетельствует
духу нашему, что мы – дети Божии» (Рим.
8, 16). В Пресвятой Троице, Единосущной
и Нераздельной, обретает человек – венец
Божьего творения – истинное единство и
желанную цельность, незыблемую опору и
жизнь вечную: «Если пребудет в вас то, что
вы слышали от начала, то и вы пребудете
в Сыне и в Отце. Обетование же, которое
Он обещал нам, есть жизнь вечная» (1 Ин.
2, 24-25).
«Отцам» и «детям» адресовал святой
апостол Иоанн свое послание об Отце Небесном: «Пишу вам, дети, потому что прощены
вам грехи ради имени Его. Пишу вам, отцы,
потому что вы познали Сущего от начала»
(1 Ин. 2, 12-13).
Молитвы, слезы и любовь – эта священная триада венчает тургеневский роман:
«Неужели их молитвы, их слезы бесплодны?
Неужели любовь, святая, преданная любовь
не всесильна? О нет! Какое бы страстное,
грешное, бунтующее сердце ни скрылось в
могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно
глядят на нас своими невинными глазами: не
об одном вечном спокойствии говорят нам
они, о том великом спокойствии “равнодушной” природы; они говорят также о вечном
примирении и о жизни бесконечной…» (7,
188).
Неутолимая духовная жажда веры в Бога
и бессмертие, предчувствие «жизни бесконечной…» (7, 188) для людей как детей общего
Отца Небесного – последнее упование в
романе Тургенева «Отцы и дети».
Алла Новикова-Строганова,
доктор филологических наук,
профессор, историк литературы,
член Союза писателей России
|
![Перейти в раздел [Документы]](../images/doclogov.gif)
