№3 2019 г.         

Господи и владыко живота моего: Комментарий к тексту молитвы преподобного Ефрема Сирина

Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь.

Русский перевод молитвы: «Господи и Владыка жизни моей! Духа праздности (безделья), многоделанья (суетливости), властолюбия и пустословия не дай мне. Дух же целомудрия, скромности, терпения и любви даруй (по милости) мне, рабу Твоему. Воистину, Господи, Царь! Даруй мне видеть мои ошибки и не выносить суд брату моему, ибо Ты благословен вовеки. Аминь».

Молитва преп. Ефрема Сирина, по всей вероятности, была написана на сирийском языке. Сирийского текста не сохранилось. История греческого текста молитвы, его разных списков и церковнославянских переводов – особая область. Изложить ее квалифицированно мог бы тот, кто этим занимался профессионально. Мы ограничиваемся дословным переводом греческого текста и комментариями к отдельным его словам. Читатель заметит, что между церковнославянским переводом и греческим текстом есть некоторые различия. Приводим также дониконовский церковнославянский перевод этой молитвы. Прaздности – безделья, лени. В дониконовской версии на этом месте стоит «небрежения» (недобросовестного исполнения, откладывания дел на потом). Слова праздный, праздность в церковнославянском языке несут более сильное, чем в русском, значение «пустоты», «опустошенности», «бессмысленности».

Уныния: славянское «уныние» передает здесь греч. «периэргиа» – беспорядочная, чрезмерная деятельность; забота о незначительных делах, вмешательство в чужие дела

<…>

Любоначaлие – властолюбие, желание первенствовать во всем. В дониконовском славянском тексте на этом месте стоит «сребролюбие». Можно предположить существование разных греческих списков мо литвы <…>. Стоит заметит ь, что литургические тексты подчеркивают особую тяжесть греха сребролюбия, однозначно объясняя предательство Иуды его сребролюбием («имений рачитель»). Не дaждь ми: в дониконовском тексте «отжени от мене» («отгони, отдели от меня»). Это различие также, возможно, восходит к разным греческим спискам молитвы. Обыкновенно о собственных грехах и пороках в молитвах просят именно так: «отжени от мене» или «избави мя от». Споры в связи с двумя этими вариантами («не дай мне» или «отгони от меня») велись по поводу того, что Бог не может «давать» человеку страсти и пороки. Однако в нашем тексте даждь, «дай» (греч. «дос»), употребленное по отношению к дурным свойствам, противопоставлено двум другим глаголам со значением «даровать»: «харисэ» (если переводить буквально, «уделить по милости») и «дорисэ» (одарить, наградить). В таком сопоставлении «дать» можно понимать как «позволить», «допустить» – сравните: «не дай Бог!».

Целомудрие – <…> связывается преимущественно с девственностью или моральной чистотой, однако его первое значение – обладание здравым (целым, неповрежденным) умом, здравомыслие, способность различать добро и зло. Смиреномудрие: «смирeние» в дониконовском списке, «смиреномyдрие» – в новом. Сложносоставное <греческое> слово означает «скромность», «признание собственной малости, незначительности». В античном понимании такая «скромность» – характеристика отрицательная, нечто вроде «малодушия». В христианском же понимании смирение – одна из самых высоких добродетелей (точнее, даров, которые человек исключительно собственными силами получить не может), противоположность гордыни. Протоиерей Александр Шмеман в своем толковании великопостной молитвы замечает, что одно из главных проявлений смирения – готовность принять правду. «Одни смиренные способны жить по правде, видеть и принимать вещи так, как они есть…» Из многих житийных рассказов, из духовных поучений мы знаем, что смирение – это единственное оружие, которое делает человека неприступным для нечистой силы. Над смиренным человеком бес не имеет власти.

Терпение – стойкость, постоянство. «Терпети» в славянском, как и в греческом, включает в себя значение «ожидать», «ожидать с надеждой». Сравните: «сии вси бяху терпяще единодушно в молитве и молении» – «все они единодушно пребывали в молитве и молении» (Деян. 1, 14). Прегрешения – буквально «спотыкания», промахи, ошибки. В русском и в других славянских языках сохранились образования с корнем грех-, которые не несут религиозной коннотации и означают «ошибку», «промах». Сравните русское «огрех».

Осуждати – осуждать в смысле «выносить приговор». Высказывать критические замечания, даже злословить – это еще не осуждать. Наоборот, можно относиться к кому-то «терпимо», именно исходя из его осуждения в настоящем, «юридическом» смысле: дескать, что с такого взять! Вот этим «снисхождением» в действительности человеку и выносится окончательный приговор.

***

Молитве преп. Ефрема Сирина принадлежит особое место в традиции русского благочестия. А.С. Пушкин из «множества божественных молитв» выбирает ее: Всех чаще мне она приходит на уста И падшего крепит неведомою силой. Каждый, кому знаком православный обиход, знает волнение, которым сопровождается первое возглашение этой молитвы перед Великим постом. И в продолжение постных седмиц, каждый раз, когда священник выходит и начинает – «Господи и Владыко живота моего!», – с нами что-то происходит: что-то совсем настоящее. Мы чувствуем себя в самом сердце Великого поста и как будто в сердце молитвы – не этой молитвы, а молитвы вообще. Потому что в центре молитвы – исповедание реальной и полной веры в то, что твоя жизнь принадлежит Господу, тот момент, когда человек становится «не неверующим, но верующим» (Ин. 20, 27). Это возглашение близко словам потрясенного апостола Фомы: «Господь мой и Бог мой!» (Ин. 20, 28).

Рискну сказать: настоящая молитва есть одновременно и акт Богоявления: явление Бога молящемуся – и явление Бога в нем для других. Такой силой обладает великопостная молитва преподобного Ефрема. Уже после этого признания владычества Бога над его жизнью Сирин излагает свои прошения. Молитва Ефрема Сирина ка к бы разрывает привычное пространство храмового богослужения – как это, посвоему, делает «Житие Марии Египетской», когда его читают по-русски на Мариином стоянии (утреня, совершаемая в четверг пятой седмицы Великого поста, чаще всего в среду вечером, – на которой читается Великий канон св. Андрея Критского и житие преп. Марии Египетской). Простой русский язык жития как будто раскрывает двери храма и впускает в него уличный воздух и естественное освещение. «Простое», не распевное чтение молитвы Ефрема Сирина по-другому преображает храмовое пространство, пространство общей молитвы. В ней каждый говорит «от себя одного» («Владыко живота моего» – не «нашего»!) и обращен в собственную глубину (общие молитвы естественно связываются с местоимением «мы»). Эта монашеская молитва со всей решительностью ставит меня перед моим Владыкой, Владыкой моей жизни. Она больше похожа на келейную, а не на храмовую молитву (очень близка ей, например, молитва святителя Иоанна Златоуста «По числу часов…»), но стены кельи как будто исчезли – или дверь, которую рекомендуется затворить перед тем, как начать молиться, открылась. «Покаяния двери», как говорит другое прекрасное песнопение Постной Триоди, раскрываются. Важно и то, что это редкое «я» общей молитвы – в равной мере и «я» иерея, который в литургическом действе обычно выделен из общего собрания мирян. Очень редко за богослужением мы видим его молящимся не о нас и за нас, а среди нас и как мы.

Эта молитва исполняется особым образом, с 16 поклонами: четырьмя земными (великое метание) и двенадцатью поясными (малыми) (более древняя традиция, по которой все 16 поклонов были земными, сохранилась и в настоящее время у старообрядцев). В первом чтении после каждой из трех частей молитвы делается земной поклон. Затем двенадцать раз со словами: «Боже, очисти мя грешнаго» – совершаются малые поклоны. После этого вся молитва читается целиком и завершается одним земным поклоном. Включение всего тела молящегося в совершение молитвы делает свое дело. Во второй раз те же слова звучат уже иначе. После стольких поклонов мы сильнее ощущаем собственное прямостояние.

<…> Можно ли говорить об этой молитве как о поэзии? В отличие от всех песнопений, о которых у нас шла речь <…>, она не поется, а произносится, причем это произношение не речитативно. Можно заметить, как разные иереи выделяют в ней разные слова. Так, мне приходилось слышать чтение последнего прошения так: Даруй ми зрети МОЯ прегрешения и Даруй ми ЗРЕТИ моя прегрешения. Первая огласовка подразумевает: мои, а не чужие; вторая – видеть, знать их, а не оставаться о них в неведении. Первое прочтение больше распространено, но второе, мне кажется, глубже отвечает логике молитвы и ее построению… Ефрем Сирин – великий поэт; ему принадлежат многочисленные песнопения. Но великопостная молитва как будто сознательно стремится говорить «смиренной прозой». <…>

Ни богатства аллюзий и цитат, ни «извития словес», ни изощренной сим во ли ки, ни и гры кон тра с тами и парадоксальными столкновениями слов. Всего этого привычного репертуара средств литургической поэзии в ней просто нет. <…>

И вместе с тем эту молитву никак нельзя назвать безыскусной. Ее художественное решение лежит глубже: это общая композиционная идея. Ее можно определить так: сплошная симметрия – или мотив парности [подробно об этом мотиве парности в молитве Ефрема Сирина читайте в полном тексте статьи О.А. Седаковой: ссылку см. в конце публикации. – прим. ред.] <…>

Поразительна скромность этой молитвы. Она не просит о «мирных» и «премирных» благах, о спасении, о блаженстве, о каких-то особых духовных дарах. Она не просит даже о прощении. Она просит о духовном труде. Тот, кто молится этой молитвой, высшим даром себе полагает способность различать собственное несовершенство и не выносить приговора другому. Сила и интенсивность прошения дают понять, что собственными силами человек этого достичь не может. Как замечает в своем труде о Ефреме Сирине С.С. Аверинцев, «магнит, у которого был бы только один полюс, – вещь невозможная». В силе молитвы Ефрема Сирина действует напряжение двух полюсов: космического величия личного, один на один, предстояния «Я» перед своим Владыкой, которое передает весь ритм молитвы, – и почти нечеловеческой скромности желаний этого «Я». <…>

По книге:
О.А. Седокова. Мариины слезы.
Комментарии к православному
богослужению. Поэтика литургических
песнопений. М., 2017.
Текст печатается в сокращении.
Подготовка материала:
священник Петр ОВСЯННИКОВ