№2 2011 г.         

Чутье

Это только на первый взгляд кажется, что все кочегарки одинаковы. Каждая имеет свой нрав и характер. Прежде всего, они подразделяются на те, где есть присмотр друг за другом, и на те, где его нет. В первых работают по два или по нескольку человек в смену. Это всякого рода газовые котельные, большие угольные. Это, в сущности, цеха. Там чисто, выдают униформу, и на стенах развешены пропагандистские материалы. Таких надо сторониться. В Советском Союзе для некоторых в цене были другие, антисоветские кочегарки, где один человек в смену, и каждый сам себе хозяин. В этом заключалась вся прелесть.

План был таков: чтобы поступить в университет, должно было серьезно подготовиться (восемь классов и техникум были плохим подспорьем), для этого требовалось свободное время, а значит - подходящая работа. Поэтому я уволился с должности старшего инженера и устроился на одно из предприятий Омска кочегаром. Нашлась и хорошая кочегарка. Почти в центре города; от остановки - вглубь в жилой массив двухэтажных домов (сейчас ее снесли). Маленькие котлы (это важно: большие измотают) - два в работе, один запасной, даже крытая углярка. Чистенькое помещение. Комнатка для отдыха. Самый главный плюс -график работы: сутки работаешь, трое дома. Красота. Но и зарплата - такая же, как у инженера - 150 рублей да еще и талоны на молоко. Это известный парадокс советской распределительной системы, когда все получают как все; тут он был хорош.

Можно было заниматься английским языком. Язык был необходим. И не такой, как в школе или в техникуме. Потому что: «На протяжении более семидесяти лет на территории бывшего СССР преподавали так называемый «классический английский». Трудно сказать, в какой именно части Великобритании на нем говорят, но подобное преподавание было частью политики государства. Разговорная речь, живой язык целенаправленно преподавались очень ограниченно» (Для пользователя // Англо-русский словарь американского сленга. М., 1993. С. 4).

Вообще-то изучение английского языка самостоятельно было подозрительным занятием. Этим не по заданию заниматься не будут. Все-таки английский язык - буржуазный язык, капиталистический, загнивающий. Тем не менее, газета «Morning Star» («Утренняя звезда»), орган британских коммунистов, зачем-то продавалась в киосках Союзпечати; вряд ли кто ее покупал. Привозили еще иногда из-за Атлантического океана, также непонятно зачем, экзотическую газетенку американских коммунистов «Daily Worker» («Ежедневный рабочий»), но та была совсем советской и, следовательно, вовсе неинтересной (понятно - на наши деньги там издавалась). Но все-таки эти газеты передавали живой язык, которому в вузах не учили, поэтому были важным элементом в занятиях. Настоящие английские газеты, которые читали все люди, а не только коммунисты, в Советском Союзе продавались лишь в гостиницах «Интуриста», куда вход был заказан, и стоили они дорого - рубль и более. Времени же для изучения языка на новом месте работы было с избытком. Так что все складывалось как нельзя лучше. Конечно, совсем без коллектива обойтись и там было нельзя: были сменщики, был и мастер N.

Мужики-сменщики оказались хорошими, жизнерадостными ребятами, не конфликтными. Но они много пили, вернее, пили постоянно - и днем и ночью. В их смены кочегарка превращалась в какой-то алкогольный штаб, куда на огонек подтягивались надежные товарищи. Судить можно было по стеклотаре, которая выгребалась изо всех углов при передаче смены. Это был обычный ритуал. Тем не менее, у них при любых принятых градусах градусы в отопительной системе, на удивление, всегда были в норме, то есть на производительности это не сказывалось. Вообще говоря, в советское время на работе пили очень много и пили всякую гадость. Активно спиваться народ начал еще в 70-е - 80-е годы, что бы ни говорили... Сейчас, так понимаю, шибко-то не разо-пьешься: капитализм, то есть нормальная экономика, приучает ценить рабочее место и держаться за него. При социализме вам безработица не грозила никогда; о пьяницах же всегда проявлялась забота - их воспитывали, они были милыми действующими лицами многочисленных анекдотов, их брали на поруки, уговаривали. Все потому, что догма говорила: при социализме не может быть безработицы, это - удел капитализма. Ее и не было.

К нам регулярно наведывался с проверкой наш важный мастер N. Это был еще молодой человек, лет тридцати пяти; был всегда, можно сказать, элегантно одет, при галстуке и с солидным портфелем. На вид -не менее дипломатического представителя. Он жил в своем начальствующем положении. Я ему сразу же не понравился. И было за что: не пью (и пожурить нельзя), не курю, в очках. На столе разложены подозрительные иностранные газеты, словари, книги. Но придраться, тем не менее, было не к чему: котлы побелены, температура в норме, в помещениях чисто. Незаметно пробежал год. Наступила весна, когда топили только ночью. Весна в кочегарке чувствуется по-особому. Когда тепло не внутри, а снаружи. Внутри становится неуютно. Целыми днями можно было сидеть на улице рядом со входом и читать книги, греясь на солнышке: температуры были плюсовые, под двадцать. Но мастер N. требовал, по инструкции, и днем находиться у заглушённых котлов - мало ли что, вдруг буран.

В одну из смен он изловил-таки нарушителя. И торжественно объявил, что на лето на ремонтные работы меня не оставит (за эти летние места боролись все кочегары, потому что работа была сезонной). Он лишает меня этой великой привилегии, я не смогу отныне претендовать на это место. Это известие должно было меня потрясти. Но не потрясло. Я ответил, что и не собирался оставаться, что и хотел поработать лишь год; что «готовлюсь поступать в университет» и что «мне нужна характеристика с места работы для поступления в вуз». Я поначалу не понял его торжествующего взгляда. Что я сказал такого, что привело его в восторг и радость? Почему радость-то?

В следующую смену все разъяснилось. Мне была торжественно вручена просимая характеристика на развернутом двойном тетрадном листе в клеточку с размашистой подписью - «мастер N.» - и с сочной круглой печатью предприятия. Я читал и не верил своим глазам, - с такой характеристикой и в тюрьму-то не возьмут, не то что в университет.

Самыми главными пунктами там значились:

«сторонится коллектива»,
«нет чувства локтя»,
«склонен к демагогии»,
«скрытен».

Я читал, и буквы расплывались; никак не мог взять в толк - за что? Кто я? Уголь да лопата. Какие могут быть глобальные обобщения? Хотя бы предупредил, что не туда иду. Но, вроде, и предупреждать не о чем: где увидеть этот коллектив-то? И потом: у них, вроде, принято перевоспитывать, спасать заблудшего? Но, с другой стороны, в чем преступление, если у кого-то «нет чувства локтя»? Это, вроде, и не преступление, а уже не отмоешься. Или, например, - «скрытен»? Это уже намек на то, что субъект данной характеристики может вынашивать какие-то тайные злокозненные планы. По отношению к кому? Надо размышлять...

Итак, весь мой годичный план рушился, как карточный домик. Куда идти с этими клеймами? Вот ведь, если разобраться, -мелкая советская вшонка, - а как умеет ужалить; одним махом может направить течение жизни в мрачное русло. Знает, как и куда больнее пнуть. И ведь никто специально не учил, не наставлял, - уже от советской матери и от советского отца с генами перетекло, далее через детсад и школу. И корысти никакой нет; единственно, по зову сердца. И четко знает, без подсказки, что высветить: мол, индивидуалист, против коллектива.

Как вы заявитесь в советский вуз с такой характеристикой? Никак. Вот это и есть - выведенная «новая историческая общность - советский народ», о которой трубили партийные трубадуры с утра до вечера. Ибо советский человек должен был быть идеологически заточен и всегда наизготовке, должен был быть всегда готовым донести и сдать. Общественный строй, человеческое устроение иногда трудно понимается теоретически, в рассуждениях, по книгам, он скорее запоминается практически, через такие вроде бы мелочи, которые и передают характерные черты и дыхание эпохи.

Я пытался ему втолковать, что иногда коллектива и надо сторониться, что ко мне не было замечаний по работе в течение всего года, о чем свидетельствует журнал проверок и его собственноручные подписи там. Все было тщетно. Он быстренько собрал свой важный портфель и ушел: разбираться в таких мелочах было выше его достоинства.

Но мир не без добрых людей. Пришлось обратиться к начальнику, который внимательно прочитал написанное и распорядился секретарю выдать стандартную, нейтральную характеристику. За что ему, конечно, благодарен. Мог бы и отмахнуться.

Но с другой-то стороны, если посмотреть и разобраться. Мастер N., может, и был прав по-своему. Ведь он узрел во мне чуждый социалистическому строю элемент. И правильно узрел, потому что я и был уже наполовину чуждым. Он сигнализировал об отсутствии коллективистской закваски. И правильно сигнализировал: у меня ее не было. То есть его внутренние опознающие общественно-политические радарные системы на уровне подсознания сработали на инородное вторжение. Он давал отмашку вперед по эстафете (хотя мы с ним не говорили ни о чем, кроме работы), мол, эй, вы там: осторожно, приближается объект. Осторожно там. Видите - объект. В сущности, в нем проснулось классовое чутье, воспитываемое в новом обществе с младых ногтей... То есть он проявил бдительность, которая, по логике, должна была быть у всех советских людей. Его не поддержали...

Конечно, в то время я и сам не мог представить и не поверил бы, скажи кто, что окажусь через шесть лет, уже после окончания университета, в церкви, на клиросе со старушками, а еще через три стану диаконом (так далеко видеть я не мог). Но если бы он вдруг об этом узнал (хотя наши дороги никогда далее не пересекались), думаю, чувство исполненного долга и удовлетворения не могло не посетить его сердце. Всегда приятно сознавать себя проницательным вопреки другим: «Ничего-то вы там, высоколобая интеллигенция, не понимаете; сопли там в университетах жуете - и все без толку; а я вот здесь, простой мастер, а вижу подноготную и исподнее. И разглядел. А вы кичитесь своей образованностью, стишки там читаете, а врага идеологического прошляпили, умники. Нутром, нутром надо, а не умом».

Необходимо признать: все-таки чутье его не подвело...

А может быть, все было несколько иначе? Жизнь в СССР была многограннее схем, хотя и черно-белой, и всегда подлее видимости: не знаешь, в какой момент, когда и где провалишься в подполье. Не знаешь, с кем говоришь: думаешь, что человек, а это на самом деле тень с бездонными глазами. Не знаешь - на каком ты этаже: думаешь, что на третьем, а на самом деле, возможно, на втором, а то и вовсе в подвале. Сейчас уже понятно и определенно можно сказать, что в то время (70-е годы) я уже был, в силу некоторых причин (юношеская переписка с американцем), объектом ДОН - дела оперативного наблюдения - со стороны КГБ. Мое чутье тогда говорило, что это так. Это ощущение обволакивающей подколпачности было повседневным. Оно было как воздух (пропало лишь с падением коммунизма).

Почему же тогда не предположить, что чутье мастера N. поддерживалось и лелеялось заботливыми головами, и его дело было - лишь распустить паруса, а уж ветер-то - надует?

Протоиерей Алексий СИДОРЕНКО