|
Сегодня мы, как никогда, нуждаемся в возрождении смиренномудрия нашего народа, в живой любви к своей многострадальной стране – те есть ко всему тому, чему учили и к чему призывали нас подвижники Православия.
К сожалению, наше общество при внешнем повороте к Церкви порою забывает о том, что главный идеал русского народа – это святость, то есть полнота реализации Евангелия в жизни конкретного человека, максимальное уподобление человека Христу-Спасителю. С приходом советской власти главным героем у нас в Отечестве стал «буревестник революции» и богоборец, пытающийся «трансформировать» общество, создавая новых кумиров. Однако во все времена народной любовью пользовался не разрушитель, а созидатель. Тот, кто пытался понять себя и этот мир через постижение святой истины. Вот почему особенно близок нашим сердцам образ преподобного Серафима Саровского. Заслуга его для нас заключается во владении таким совершеннейшим даром любви, который помогал прибегающим к его помощи людям указывать их ошибки и пути исправления.
В нынешнем году исполнилось 180 лет с того времени, когда преподобный вышел из затвора. Всех, к нему приходящих, Серафим встречал низким поклоном и целованием, приветствуя замечательными словами: «Радость моя, Христос воскресе!»
Пронизанность любовью – вот, пожалуй, то, чего нам так сегодня не хватает. Именно этим, наверное, и дорог нам в первую очередь образ Серафима Саровского спустя вот уже второе столетие.
Не секрет, что любая незаурядная личность порождает вокруг себя мифы и легенды. И, действительно, трудно из-за отсутствия современных технических средств передать с достоверностью все, чему учил духоносный старец почти двести лет назад. Во всяком случае, его поучения, пророчества испытали определенную творческую интерпретацию со стороны современников-мемуаристов, что вполне понятно, учитывая временной и субъективный факторы. Вот почему важно иметь документ от первого лица – свидетельство только-только записанного разговора с преподобным Серафимом.
Автору этих строк удалось отыскать такое свидетельство в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ). В фонде Анненковых в деле за номером 330 хранится небольшой, тронутый желтизной от времени листочек, на котором неизвестной, старательной рукой записано: «Ноябрь 30 го. Саров. Разговор отца Серафима». Чернила давно выцвели, когда-то белоснежный лист бумаги поблек, но слова, фразы, что можно прочесть далее, напротив, неувядаемы и сегодня еще, может быть, актуальнее, чем 170-180 лет назад, – примерно тогда, когда и были записаны: хотя бы уже потому, что благодаря молитвам и деяниям наших предков мы, их потомки, дожили до сегодняшнего дня.
Но вернемся к написанному. Запись, если верить дате, сделана до 1833-го года, в начале которого почил старец. «Ноябрь 30 го» (так именно в тексте оригинала) может означать либо – ноябрь 1830 года, либо – просто тридцатый день ноября. (Старец вышел из затвора 25 ноября 1825 года, беседовать с посетителями стал за пять лет до выхода, после затвора жил в ближней пустыньке, а со второй половины 1831 года окончательно перебрался в монастырь (Подвиг старца Серафима. Сост. сб. А. Стрижев. М., 1999. С. 45-46, 76).
Обращает на себя внимание почерк: опыт работы в архивах подсказывает, что писал человек немолодой, поскольку именно такая каллиграфия встречается у тех, кого обучали грамоте еще в восемнадцатом столетии. Из содержания написанного видно, что запись сделана женщиной, вполне возможно, матерью первого биографа А.С. Пушкина – Павла Васильевича Анненкова. Аграфена Федоровна поведала старцу о своем материнском беспокойстве. Очень краткое содержание беседы, скорее всего, перенесено на бумагу сразу же после встречи с отцом Серафимом.
Лист, форматом с альбомный, когда-то был сложен вчетверо. Вот и все, что можно определить на первый, беглый взгляд.
Знаменательна первая фраза, записанная со слов Серафима Саровского: «Аще все преобращем мира сего, а душу потеряем!» – то есть стараемся приобрести, завоевать как можно больше мирского, а значит, и суетного, но при этом теряем свою душу, поскольку материальные накопления никогда не сравнятся с духовными. Ни для кого не секрет, что сама жизнь преподобного старца Серафима стала примером поиска не материальных благ, а образцом укрепления духа. Не создавая новых теорий, он просто учил жить по-христиански как своими добрыми делами, наставлениями, чудотворениями, прозрениями, исцелениями, так и самим своим духовным обликом. Кто только не побывал у него! А теперь вот можно предположить наверняка – среди них внимала преподобному и А.Ф. Анненкова, старательно записавшая 17 советов старца.
Архивные поиски помогли приблизить к нам образ этой женщины. Например, из ее письма 1840-го года к архимандриту Анатолию, очевидно, связанному с московским Симоновым монастырем, мы узнаем следующее:
Аграфена Федоровна к этому времени овдовела – «до сих пор не оставляют мне четыре года забывать все благодеяние ко мне Василия Александровича…» (здесь и далее письмо цитируется по возможности с сохранением пунктуации и орфографии оригинала по источнику: РГАЛИ, ф. 7, оп. 2, ед. хр. 272, 2 л. – М. Р.). Василий Александрович Анненков – покойный супруг Аграфены Федоровны, отец четырех сыновей – Александра, Федора, Ивана и Павла – был симбирским помещиком. Оставленное им наследство не привело к нарушению прежних отношений членов семьи. Жена и дети, как это часто бывало в патриархальных семьях, не только сохранили, но и приумножили прежнее добросердечие. В письме овдовевшей Аграфены Федоровны к архимандриту Анатолию можно обнаружить христианское смирение и настоящую любовь к покойному супругу: «Все, что только утешает меня, что его кончина была христианской, случившейся в Москве, и по желанию его тело положено в Симонове монастыре, почему я ежегодно и приезжаю в Москву к этому времени для поминания его» (24 августа по старому стилю – день кончины Василия Александровича – М. Р.). Отец, конечно же, не без помощи матери, оказал положительное влияние и на сыновей, о чем также свидетельствуют следующие строчки ее письма: «…дети, все четверо, соединены дружбой и любовью промежду собой и ко мне расположены любовью и почтением и довольны хоть малым состоянием, родительским благословением…»
Вот результат христианского воспитания, на примере подвижников Русской Православной Церкви, одним из которых был преподобный Серафим Саровский.
Саровский чудотворец уже при жизни стал олицетворять национальный образ. Его имя было широко известно и простому народу, и аристократии. Доказательств тому существует немало, достаточно только бегло остановиться на одном: еще при жизни преподобного Серафима были написаны его портреты – в мантии и епитрахили, со скрещенными на груди руками, с четками; с прижатой к епитрахили правой рукой и четками в левой; делались и другие изображения старца: в мантии и клобуке, с благословляющей десницей, с посохом.
Иконный образец 1830-х годов, с указанием для художников цвета волос, одежд и фона, близок по иконографии портрету 1831 года, хранившемуся в Казани. На основе ранних портретов в конце 1830-х – начале 1840-х годов создавались гравюры и литографии.
Подвиг преподобного Серафима заключался в силе смирения, в отсутствии внешнего эффекта, столь свойственного псевдосвятым. «Боже, милостив буди мне, грешному»; «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного» – вот непрестанные молитвы старца, возносимые им Богу. В свидетельствах современников, приводивших поучения Серафима Саровского, впрочем, как и в этом документе – «Разговоре отца Серафима», нигде не говорится, чтобы он сопоставлял себя с Божеством и мысленно давал себе должную оценку, везде мы можем наблюдать чувства собственного несовершенства и сердечного сокрушения о собственной греховности. Весь опыт христианства показывает, что только глубокое смирение может спасти верующего от чувства гордыни – одного из самых страшных грехов человечества. Смирение должно обуздывать страсти и при этом не вызывать в человеке чувства праведности, а, напротив, признание окаянности и недостойности. Достаточно вспомнить евангельскую историю о фарисее и мытаре. Человеческая праведность – высшая добродетель – обесценивается в сравнении с Абсолютом. Эта мысль заключена в словах Исайи: «Все мы сделались – как нечистый, и вся праведность наша – как запачканная одежда» (Исайя, 64, 6). Таким образом, любая конечная реальность обращалась в ничтожество перед абсолютной Ценностью, которую являет собой Бог.
Интересны и последующие фразы – советы из разговора, записанного, предположительно, А.Ф. Анненковой: «Не унывать ни в чем и не иметь уныние, от чего великий враг бывает»; «радость привесть в ум – и все при нас».
И, действительно, по свидетельству всех знавших Серафима Саровского, его никогда не видали печальным или унывающим, и это радостное настроение духа он старался передавать и другим.
Еще один совет саровского чудотворца, записанный рукой его современницы: «Чтоб хранить пост и воздержание, середу и пятницу, в среду Христос родился, в пятницу страдал на кресте и умер». Подлинность этих слов отца Серафима можно установить по «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», составленной митрополитом Серафимом Чичаговым (по репринтному изданию Московского Богородице-Рождественского женского монастыря 1996 года), где на странице 354-ой приводится фрагмент разговора старца с одной из дивеевских сестер: «…мы, на земле живущие, много заблудили от пути спасительного; прогневляем Господа и не хранением св. постов; ныне христиане разрешают на мясо и во св. четыредесятницу и во всякий пост; среды и пятницы не сохраняют; а Церковь имеет правило: нехранящие св. постов и всего лета среды и пятницы много грешат. Но не до конца прогневается Господь, паки помилует. У нас вера Православная и Церковь, не имеющая никакого порока. Сих ради добродетелей Россия всегда будет славна и врагам страшна и непреоборима, имущая веру и благочестие в щит и во броню правду: сих врата адова не одолеют».
Советовал старец также «иметь молчание», «не осуждать никого», «всегда перед Господом исповедоваться», «что Господь простит яко согрешил умом, душою, сердцем, словом, делом, помыслом ко всем моим чувствам».
Продолжая наставлять свою собеседницу, Серафим Саровский подчеркивал необходимость всегда иметь горящий светильник перед Богом. Все эти советы можно воспринимать, очевидно, и в переносном значении: не гневить Бога, вовремя раскаиваться в своих грехах («перед Господом исповедоваться»), но главное – быть всегда открытым Богу, в том числе и посредством молитвы к Нему, имея «горящий» светильник.
Преподобный при жизни неоднократно советовал всем, испрашивавшим у него истины, прилежно молиться: восставши от сна, всякий должен оградить себя крестным знамением и, ставши на избранном месте, читать ту спасительную молитву, которую передал Сам Господь, то есть Отче наш до конца, трижды; потом трижды "Богородице Дево, радуйся" до конца и, наконец, единожды, Символ веры. Эти три молитвы суть основание христианства: первая, как слово Самого Господа и которую Он поставил в образец всех молитв; вторая принесена с Неба Архангелом в приветствие Пресвятой Деве, Матери Господа; третья же заключает в себе все догматы христианской веры.
В документе «Разговор отца Серафима» эта мысль конкретизируется: «до обеда творить молитву Иисусу, а после обеда Божьей Матери – и во всякое время».
Из «Разговора» также видно, что Серафим Саровский отвечал и на личные вопросы, гнетущие просительницу, во всяком случае, вот его советы по существу, например, относящиеся к мужу этой женщины, до смерти которого оставалось еще несколько лет: "повиноваться воле мужа и ласкать его" («ласкать его» зачеркнуто – М.Р.). Или вот совет замечательный уже тем, что отнести его можно не только к одному конкретному человеку: «не иметь на кого сердце, ежели кто и в малости огорчит и досадит, то смолчать, от чего большая польза и великая последует радость в душе, а если чего не стерпишь от брата или и сама его словами побранила, то великое после бывает смущение и непокойно сердце».
Одна из последних записей «Разговора» – благодарность отца Серафима за посещение и просьба молить о себе Бога.
А завершают этот конспект беседы следующие записи. Среди них есть такая, которая посвящена конкретной проблеме, волновавшей женщину – мать взрослых сыновей. Речь идет о женитьбе одного из сыновей, вполне возможно, что и старшего, Александра, который во второй половине 1830-х годов, после смерти отца Василия Александровича, вышел в отставку и, как впоследствии писала архимандриту Анатолию Аграфена Федоровна, «заменил в отцовское место быть братьям вместо отца», управлял «всем имением и ровно делит на четыре части доходы, что Бог пожалует…» (1 л. (об.) – 2 л.). Старец здесь дает мудрый совет: «Сама старайся сыскать невесту женить сына пока еще молод…». А перед этим подчеркивает: «Чтоб по согласию отдавать замуж. Дабы воздержаться от греха, а наградить, о чем отдать отчет, как за детей». Если взять во внимание фразу «женить сына пока еще молод», то не сложно сделать вывод: «молодым женихом» в те времена мог считаться мужчина, которому было не только под тридцать лет, но и уже за тридцать. Если учитывать этот факт, то легко представить возраст первенца – середина или конец 1800-х годов. Следовательно, писавшей было за сорок и не более пятидесяти (в том случае, если ее сын мог быть не первенцем в семье). Но это все, так сказать, частности. Особое внимание обращает на себя предпоследняя, семнадцатая по счету запись: «По разговоре сказал: понимает что говорил не о тленной вещи, а о вечности, и не огорчил ли тем…».
Теперь, когда «Разговор» со старцем практически приведен полностью, выскажем еще одно предположение. Поскольку листочек с записями разговора с Серафимом Саровским был найден в фонде Павла Васильевича Анненкова, первого биографа Пушкина, то он вполне мог иметь отношение и к личности Александра Сергеевича. В этом же фонде РГАЛИ, в единице хранения под номером 12, в описи 2, хранится печатное издание «Пушкин Александр Сергеевич в Александровскую эпоху 1799-1826 гг.» Анненков П.В. СПб, 1874 год. Рядом соседствуют и другие архивные материалы, просветляющие отдельные моменты биографии Пушкина.
Наш документ в описи значится под следующим названием – «Разговор отца Серафима» (Саровского). Конспект разговора (семнадцать наставлений). Первая четверть XIX в.» (последнее – спорно: старец вышел из затвора в ноябре 1825-го, в начале второй четверти столетия).
Выходит, что вполне можно допустить, что среди материалов, собираемых биографом Пушкина, мог оказаться и документ, имевший отношение также к Александру Сергеевичу. Но это лишь еще одна гипотеза. Доказательством ее может послужить совпадение почерка Надежды Осиповны Пушкиной в ее бумагах 1820-х вплоть до самого начала1830 года, (поскольку в следующем году Александр Сергеевич женился), с рукою той, что записала «Разговор». Несомненно одно: Пушкин знал о старце. Услышать о нем он мог еще при жизни Серафима через любомудра Ивана Киреевского, одного из основателей славянофильского учения. Его невеста – Наталья Петровна Арбенева была духовной дочерью преподобного. Не мог поэт не знать о старце еще и потому, что Болдино и Михайловское, где он часто бывал, находились в нескольких десятках верст от Сарова. И уже тогда преподобный Серафим Саровский являлся нравственным ориентиром для тех, кто был призван духовно воспитывать читателей на ниве писательского просвещения. Нет, совершенно не случайно появляется его образ на пушкинской рукописи, посвященной отцам-пустынникам…
Но даже, если наша гипотеза так и останется ею – Пушкин и преподобный Серафим все равно встретились – в архивном фонде Анненковых. И это символично. Ведь следуя заветам Православия и его отечественных подвижников, русская литература, таким образом, спасла не одно поколение читателей тогда, когда казалось, что мир безвозвратно погряз в грехе. Если убрать из нашей словесности все то, что незримо связано с христианским сознанием, с учением о Боговоплощении, то в ней мы увидим даже не искусство, а лишь умение, технику – и она останется для нас непонятной, чужой. Наша классическая словесность – это, прежде всего, вера в возможности человека, реализация которых зависит от духовных приоритетов, а уж потом от всего остального. Именно в этом контексте станут наиболее понятными и специфика, и исключительность национального литературного творчества. Духовное знание, почерпнутое из русской классики, подобно религиозному знанию, которое предельно конкретно и глубоко личностно: это знание личности о своей сокровенной глубине.
Первое и самое главное отличие высокохудожественной, а, следовательно, и духовной литературы от ремесленнических поделок, выставленных на литературном рынке, заключается в том, что она – не земной посредник между земным, а явление, находящееся на границе между земным и небесным. Наша классика – окно, посредством которого горний мир общается с миром дольним. По этой причине, скорее всего, русское эстетическое сознание оказалось неспособным создать образ злого духа, достойный гетевского Мефистофеля. Русский демон бывает злобен, а не зол, а порою и просто незлобив, незадачлив. Не потому ли нет в нашей литературе исполинского образа сатаны, что христианское отношение проявилось в России и к злому духу? Идеи раскола, бунта всегда осуждались в русской литературе, им противопоставлялось смирение, терпение, милосердие.
Писатель, по мнению Гоголя, должен соединять в милосердии сердца людей, только тогда он, писатель, станет истинным художником и творцом Слова с большой буквы. Пушкин для Гоголя пример такого Писателя: «Пушкин был знаток и оценщик верный всего великого в человеке». Для Гоголя сливается в единое Писатель и Проповедник: «Да и как могло быть иначе, если духовное благородство есть уже свойственность почти всех наших писателей?» Как интеллигент – это не профессия по большому счету, а скорее духовное призвание у нас в России, так и писатель по Гоголю – это больше, чем профессия: «Замечательно, что во всех других землях писатель находится в каком-то неуважении от общества, относительно своего личного характера. У нас напротив. У нас даже и тот, кто просто кропатель, а не писатель, и не только не красавец душой, но даже временами вовсе подленек, во глубине России отнюдь не почитается таким. Напротив, у всех вообще, даже и у тех, которые едва слышат о писателях, живет уже какое-то убеждение, что писатель есть что-то высшее, что он непременно должен быть благороден, что ему многое неприлично, что он не должен и позволить себе того, что прощается другим» (Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 9 томах. Т.6. Письма. М., 1994. С. 48).
Только, пожалуй, Пушкин с необычайно тонким чувством меры смог на примере отношений Гринева и Пугачева воплотить свое идеальное видение русского человека, который даже в бунте против социальных установок личности пытается оставаться христианином. Все это, безусловно, не прошло и мимо Гоголя, для которого Пушкин был не только старшим и уважаемым товарищем по писательскому цеху, но и непревзойденным авторитетом в знании истоков духовности русского человека. Об этом совершенно не случайно говорит дочь А.О. Смирновой-Россет в предисловии к ее мемуарам. Ольга Николаевна Смирнова настойчиво подчеркивала: «Я часто слышала от матери, как сильно повлиял Пушкин на склад воззрений Гоголя. Мне кажется (при изучении их сочинений мне всегда бросалось это в глаза), что влияние Пушкина проникло глубоко в душу Гоголя и всецело охватило ее» (Записки А.О. Смирновой, урожденной Россет (с 1825 по 1845 гг.) М., 1999. С. 21). Об этом свидетельствует и такой факт: любимым пушкинским стихотворением у Николая Васильевича был «Пророк». Вполне можно согласиться с утверждением О.Н. Смирновой о том, что «Гоголь, в сущности, выразил ту же самую мысль, заявив, что прежде, чем писать, он должен очиститься, подготовить себя к своему труду размышлением, молитвою и проверкою своей совести». За пять-шесть лет до своей смерти и Пушкин, и Гоголь пытались сказать «о необходимости индивидуального самосовершенствования как исходной точки подъема нравственности всего общества» (Там же).
И оказал здесь влияние на них, в том числе, и Серафим Саровский.
В мире ничто не бывает случайным. Человек может только предполагать. Все в руках Божьих – и воистину пути Господни неисповедимы…
|
![Перейти в раздел [ Святые угодники ]](../images/smlogov.gif)
