ИЗДАЕТСЯ ПО БЛАГОСЛОВЕНИЮ ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕННЕЙШЕГО МИТРОПОЛИТА ТОБОЛЬСКОГО И ТЮМЕНСКОГО ДИМИТРИЯ
[an error occurred while processing this directive]

№09 2007 г.         

Исповедальный жанр в русской литературе

Исповедь занимает особое место в русской литературе. Достаточно вспомнить здесь знаменитые "Авторскую исповедь" Н.В. Гоголя, "Исповедь" Л.Н.Толстого, исповеди философствующих героев Ф.М. Достоевского, Л. Андреева.

Исповедальность в русской культуре приобретает особую значимость и в связи с революционными событиями России в начале и в конце ХХ века. Показательным в духовной эволюции русских революционеров начала ХХ века является пример исповедальности бывших социалистов-революционеров после революционных событий 1905 г. Современники называли их писательские работы публичным покаянием. "Они бьют себя кулаками в грудь, исповедуются перед толпой в грехах, на-зывают себя нравственными калеками, уродами, псами смердящими и проказливыми. У всех на устах имя Бога, а в руках - бичи, больно врезающиеся в тело кающихся".[ 1 ]

Очевидно, исключительное место исповеди в русской культуре связано с христианством. Христианство пришло в Россию не только как религия, но и как мировоззрение. Поэтому и исповедь в русской культуре приобретает особый, мировоззренческий статус. Она становится своеобразной формой глубочайшего личностного развития и являет собой своеобразный мировоззренческий поступок.

В русской литературе представлены различные уровни исповедальности - исповедь раскаяния и исповедь покаяния. "Исповедь" Л.Н.Толстого характерный случай исповеди раскаяния. Привнесенное извне, "сообщенное мне с детства вероучение, как говорит сам Толстой, исчезло с шестнадцати лет". Под влиянием общества, в котором он жил, без охранительного нравственно-христианского учения в молодом Толстом очень скоро зародилось "желание быть сильнее других людей, т.е. славнее, важнее, богаче других". Именно в это время он и стал писать "из тщеславия, корыстолюбия и гордости". Данным мотивам писательской деятельности соответствовал и его эгоистический образ жизни, подобный многим людям его круга: " Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяние всех родов, пьянство, насилие, убийство... Не было преступления, которого бы я не совершил".[ 2 ] Под этот образ жизни было им сформировано и соответствующее мировоззрение, как только Толстой приехал в Петербург и сошелся с писателями. Взгляды, воззрения этих людей на жизнь "подставили теорию" "под распущенность моей жизни", анализирует свою жизнь Л. Н. Толстой. Мировоззрение это "выражалось словом прогресс". Из мировоззренческой идеи прогресса, связанной с идеей социальной справедливости, Л. Н. Толстой, как и прочие писатели, выводил роль просвещения: " Развивается же все посредством просвещения". Просвещение, в свою очередь, измеряется распространением книг. Поэтому "мы все тогда, пишет Толстой, были убеждены, что нам нужно говорить и говорить, писать, печатать как можно скорее, как можно больше, что все это нужно для блага человечества". [ 3 ]

Из этого самоанализа всемирно известного писателя, жреца прогресса Л. Н. Толстого, мы узнаем о непосредственной связи мировоззренческой идеи социальной справедливости с эгоистическим корыстолюбием: " Мне за это платили деньги, у меня было прекрасное кушанье, женщины, общество, у меня была слава... Быть жрецом ее было очень выгодно и приятно".[ 4 ]

Откуда же пришло Л.Н. Толстому раскаяние в собственном мировоззрении и соответствующем образе жизни? Раскаивание назревало постепенно. Толстой говорит, что наряду с рациональным разумом, оправдывающим его образ жизни и теорию прогресса, в нем всегда жило чувство, не подвластное разуму. Это чувство "вытекало из сердца". Именно оно, это чувство, вновь ожившее в его сердце, и выступило той непосредственной силой, которая побудила его к раскаянию.

Однако от светского "прогрессистского", "социально-справедливого" мировоззрения Толстой отказался вовсе не из жалости, не из сердечной любви к людям, а более всего под страхом собственной смерти, страхом невероятной силы: "Я испытывал ужас перед тем, что ожидает меня... Ужас тьмы был слишком велик, и я хотел поскорее избавиться от него петлей или пулей".[ 5 ] Не имея подлинно правдивого, любящего сердца, через любовь мудро взирающего на жизнь и смерть, поднимающего личность на уровень нравственного миросозерцания, раскаивающийся Толстой ищет рассуждающим умом нового, отличного от прежнего мировоззрения мировоззрения, побеждающего страх смерти.

Пережив раскаяние и выработав новое мировоззрение, Л. Н. Толстой снова принялся учить людей "правильно жить", только не в духе гуманизма и идеей прогресса, как прежде, а на основе собственного свободного толкования христианства, так и не победив свою гордость, не достигнув личного смирения. Смиренность покаяния мы найдем в православном творчестве Н.В. Гоголя.

Сущностные черты исповедального поступка покаяния, выраженные в понятиях правдивого "сердца", "любви", в сокрушении гордости, в стремлении вынести свою вину на люди обнаруживаются в " Авторской исповеди" Н. В. Гоголя. " Авторской" потому что Гоголь покаянно исповедуется в своей прежней писательской (авторской) деятельности, понимаемой им теперь, как поступок, совершенный из рационалистской идеи, из-за "воззрения".

Автор знаменитых "Мертвых душ", "Ревизора" самонадеянно посчитавший было себя исправителем нравственности целой России, обнаруживает, что его смелое и талантливое выступление на художественно-мировоззренческом поприще, несущее людям прогрессивную идею социальной справедливости, только усилило ссоры, вражду, насмеяние людей друг над другом: "Мое имя в ходу только затем, чтобы попрекнуть друг друга и посмеяться друг над другом... Половина читающей России уверена серьезно, что я живу единственно для осмеяния всего, что есть в человеке от головы до ног". [ 6 ] Это и есть объяснение поступка Гоголя, "как я уничтожил " Мертвые души" и как уничтожил все, что ни писал в последнее время". Как видим, "подозрения" в умопомрачении Гоголя не имеют оснований. На самом деле имеет место покаяние автора за осмеяние России. Смеялся он над Россией на основе одного лишь остроумного ума, "воззрения", без любви, без мудрого, постигшего правду, сердца. Писал, имея в виду учить всех людей, как правильно жить: " Ум мой всегда был наклонен к существенности и пользе..." В результате из идеи получилась одна лишь гордая претензия: " Замыслы мои были горды", "выводы были только горды и заносчивы", неоднократно повторяет Гоголь. Теперь он ясно видит пагубность своеволия ума, рационализирующего на предмет справедливого устроения мира: "Я заметил, что почти у всякого образовывалась в голове своя собственная Россия и оттого бесконечные споры".[ 7 ] Это относилось и к нему самому.

Сначала Гоголь поднялся на первую ступень исповедального поступка к раскаянию, когда он увидел свое нравственное несовершенство и гордость его была поколеблена. На этой ступени, как видим из его "Авторской исповеди", нравственное чувство было целиком направлено на самого себя: " В мыслях моих чем далее, тем яснее представлялся идеал прекрасного человека, тот благостный образ, каким должен быть на земле человек, и мне становилось всякий раз после этого противно глядеть на себя. Это не смирение, но скорее то чувство, которое бывает у завистливого человека, который увидел в руках вещь лучшую, бросает свою и не хочет уже глядеть на нее".[ 8 ]

К смиренному же покаянию Гоголя подтолкнула беспощадная, нелицеприятная критика со стороны писателей-народников, опубликованных им (незадолго перед "Авторской исповедью") "Выбранных мест из переписки с друзьями". Размышляя в "Исповеди" над тем, что же собственно произошло с ним, Гоголь пишет об этой критике как причине окончательного умирания в нем гордости: "Может быть, произошло это именно затем, чтобы дать возможность взглянуть на себя самого... гордость во мне бы жила беспрестанно, и ее бы никто не указал... Но когда выставишься перед лицом незнакомых людей... и посыплются со всех сторон упреки впопад и невпопад, ударят и с умыслом и невзначай по всем чувствительным струнам твоим, тут поневоле взглянешь на себя с таких сторон, с каких бы никогда на себя не взглянул; станешь в себе отыскивать тех недостатков, которых никогда бы не вздумал прежде отыскивать. Эта та страшная школа, от которой или точно свихнешься с ума, или поумнеешь больше, чем когда- либо".[ 9 ] С Гоголем произошло последнее окончательное сокрушение гордости как условие подлинного сердечно-правдивого покаяния.

Раскаиваясь в гордых помыслах, стыдясь своих мироустройческих претензий, покаянно виня себя за вред, нанесенный России, Гоголь в "Авторской исповеди" раскрывает сущность своего поступка поступка покаяния, от сожжения "Мертвых душ" до написания "Авторской исповеди". Философская сущность покаяния вырисовывается у него в переходе от рационализирующего ума к мудрости правдивого сердца, от гордости высокоценной социальной идеей к любви к людям. Он так и говорит по поводу своих прежних произведений: "Я не знал тогда, что нужно... победить в себе щекотливые струны самолюбия личного и гордости личной... Я не знал еще тогда, что тому, кто пожелает истинно честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней, которая бы поглотила уже все другие чувства, нужно иметь много любви к человеку вообще".[ 10 ] Гордость сменилась любовью. При этом любовью сердечной, а не рассуждением о любви к человечеству вообще, к миру в целом. Кающийся же Гоголь говорит, что весь мир не полюбишь, если не начнешь прежде любить тех, которые "стоят поближе к тебе и имеют случай огорчить тебя". Он говорит, что любовь ко "всему миру" "ближе всех к холодной черствости душевной". Гоголь потому и кается перед людьми во вредоносном творчестве своих гордых мировоззренческих сатир, что начинает любить людей. Если раньше планы его и виды "были горды и заносчивы", то сейчас у Гоголя появилась потребность служить на какой бы то ни было, хотя бы на самой мелкой и незаметной должности, но служить земле своей. Сейчас, сформированным в опыте сердцем своим, он знает: " Если хоть сколько-нибудь имеешь истинно христианской любви к человеку то... на всяком месте можно сделать много добра". [ 11 ]

Исповедь любви к людям началась у Гоголя раньше покаянной " Авторской исповеди" в книге "Выбранные места из переписки с друзьями". Об этой книге Гоголь пишет: "В ней есть моя собственная исповедь, в ней есть излияние и души и сердца моего". Эта сердечная исповедь Гоголя переросла в поступок покаяния на страницах " Авторской исповеди" перед всей Россией. Раньше Гоголь, гордый своим социальным идеалом, "даже с наиискреннейшими приятелями не хотел изъясняться насчет сокровеннейших своих помышлений". В покаянии же он "входит в объяснение с читателем", а читатель, ни более ни менее, - вся Россия. Сейчас вместо гордости - смирение. Сокрушение же гордости развивает любовь. Но Гоголь еще только учится любить людей, он сам говорит об этом, когда разъясняет, почему отказывается писать художественно-мировоззренческие произведения.

Исповедальность в русской литературе выражает природное правдолюбие русского народа. Природное правдолюбие делает человека способным к смирению перед правдой и, следовательно, к покаянию. Отсюда и рождается в литературе идея "маленького человека", чувствующего себя кругом виноватым. Для читателей, воспитанных на горьковской идее гордого, могучего "человека-сокола", героически отчаянного Данко, рассказы о маленьких людях воспринимаются как цикл о существах духовно недоношенных, нравственно приниженных. Но в действительном Червякове А.П. Чехова живет совестный такт, мучительная виноватость русского человека перед Богом (религиозный аспект) и перед другими людьми.[ 12 ] Эту "русскую виноватость" хорошо подметил один из русских философов: "В общине-приходе никто другого не называет преступником, но каждый себя считает виноватым во всем, что совершается в нем".[ 13 ]

В русских поэмах и песнях (Некрасова, Есенина, Рубцова и др.) много виноватости перед людской правдой, Русью и "святой вечностью". Картины русских, самобытных по духу художников (к примеру, Левитан, Перов, Крамской и т.д.) выражают все то же чувство вины, любви и умиления, "стяжавши плач" перед лицом "святой вечности", правдой абсолютного добра. Виноватники любимая тема и Л.Н. Толстого. Пашенька в "Отце Сергии" на всех работает: стирает, гладит, готовит еду, шьет, прирабатывает, за всеми смиренно ухаживает, всем прислуживает и вечно чувствует себя перед всеми виноватой. [ 14 ] В произведениях Лескова вина и жалость, и умиление характеризуют его героев-русских праведников. Вина, жалость и умиление пронизывают русскую литературу, начиная от "Слова о полку Игореве" и русских народных былин, русских "плачей".

В русской художественной литературе витает тема внецерковного публичного покаяния. Это не только безмолвные земные поклоны на площади Раскольникова-убийцы, но и упорный, безмолвный покаянный ход казнящего себя губернатора (убийцы рабочих) по самым пустынным улицам мстительной рабочей слободы у Л. Андреева.[ 15 ] В современной литературе - это произведения В.Г. Распутина, В. Крупина, Ф. Абрамова и др.

Через анализ исповедальности в русской литературе можно лучше, отчетливее понять самобытность русской культуры, русского мировоззрения. Интерес к теме "самобытно-русского" в XIX-XX веках не является плодом случайным, а исторически закономерен. Если в XVIII веке все внимание русских было направлено на изучение культуры Европы, то естественно, что в XIX веке умопостижение Россией своей самобытности стало исторической необходимостью. Открываются условия, неизбежно вызывающие "русский вопрос" как в XIX, так и в XX вв.

В XIX в. это культурное отмежевание высшего образованного слоя, "офранцуженного", "онемеченного" и т.д., коротко говоря, "европействующего". XX век знаменателен мировой экспансией американизированной европейской культуры. Вопрос о национальной самобытности остро ставится и ставился не только в России. Но ни в Германии, ни в Англии, ни в какой другой стране не было такого культурного отмежевания высших слоев от народа, как это имело место в России, не было такого уничижительного отношения к своему, национальному, как это было в России, где все "русское": речи ли, одежда, поведение, традиции, обычаи, предметы материальной и духовной культуры, быт, политика, экономика, философия и т. д.  - все высмеивалось как низкое, глупое, нелепое.

В этой связи русские писатели говорили, что русским надобно учиться у европейцев уважать себя - там всякий народ хочет быть собою, живет своею самобытной жизнью, в то время как у нас стремление к европеизму подавляет всякое русское, народное, самобытное. Ф. М. Достоевский, размышляя о путях вхождения России в европейское пространство, горько-насмешливо заметил: "Мы нагоняли на себя европейские вкусы, мы даже ели всякую пакость, стараясь не морщиться. Мы именно должны были начать с презрения к своему и своим, которое все более и более возрастало. Мы не замечали в Европе резкое разделение разных национальностей. Мы изо всех сил старались быть европейцами - общечеловеками". И чего же мы достигли? - спрашивает Достоевский. И отвечает: "Результатов странных. Главное, все на нас в Европе смотрят с насмешкой, а на лучших и бесспорно умных русских в Европе смотрят с высокомерным снисхождением. Не спасала их от этого высокомерного снисхождения и даже самоя эмиграция из России, то есть уже политическая эмиграция и полнейшее от России отречение. Не хотели нас европейцы почесть за своих, ни за что, ни за какие жертвы и ни в каком случае. И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих... Мы виляли перед ними, мы подобострастно исповедовали наши европейские взгляды и убеждения, а они свысока нас слушали... и удивлялись тому, как это мы никак не можем стать русскими, мы же никогда не могли растолковать им, что мы хотим быть не русскими, а общечеловеками".[ 16 ]

Русские писатели в своем творчестве противопоставляют этому "глобализаторству", низкопоклонничанью пред Европой высокую духовную культуру России - способность к чувству вины, покаянию и правде. Смиренное чувство вины, правды, отсюда и великого терпения, как характерная черта духовного строя русского народа, во многом определяют самобытность русской культуры: политики, искусства, народного творчества, литературы, философии. "В судьбе славянской народности, точно так же как в судьбе Православной церкви, есть что-то особенное: только они представляют примеры того, что, будучи религией и народностью большинства подданных в государстве, они, однако же, вместо того, чтобы быть господствующими, суть самые угнетенные".[ 17 ]

Правдолюбие русского народа невозможно оторвать от совести. В русском самосознании совесть означает "прирожденную правду" (Вл. Даль). "От человека утаишь - от совести не утаишь". "Добрая совесть - глас Божий". Поэтому в русской литературе отмечается, что русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству правды, сердцем отозвалась на Божие благовестие, что русский народ принял христианство не от меча, не по расчету, не страхом и не умственностью, а чувством, добротою, совестью. Таким образом православие русский народ почувствовал извечным чувством правды, "гласом Божиим", совестью. Именно поэтому покаянная исповедь в русской литературе и культуре как совестливое стремление к высшей абсолютной правде является выражением самобытности русского народа. Поэтому и Православная Церковь в России неотделима от ее народа и всякое недобросовестное отношение к ней антинародно в своей сущности.

Галина Павловна ХУДЯКОВА, доктор философских наук, профессор, г. Тюмень


Примечания

1. Неуслышанное предостережение // Вопросы философии.1992. N2. С.104.

2. Толстой Л. Н. Исповедь. // Собр. соч. в 22 т. Т. 16. Публицистические произведения 1885-1866. М.: Художественная литература. 1993. С. 110.

3. Там же. С. 112.

4. Там же. С. 110-111.

5. Там же. С. 120-121.

6. Гоголь Н. В. Собр. соч. в 7 т. Т.3. М.: Художественная литература. 1978. С. 436, 440.

7. Там же. С. 439.

8. Там же. С. 432.

9. Там же. С. 451.

10. Там же. С. 429.

11. Там же. С. 449.

12. Чехов А.П. Смерть чиновника // Чехов А.П. Собр. соч.: в 8 т. Т.1. М., 1970. С.34.

13. Федоров Н.Ф. Философия Общего дела // Федоров Н.Ф. Сочинения. М., 1994. С. 94.

14. См.: Толстой Л. Н. Отец Сергий // Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 12 т. Т.11. М., 1987. С. 112-173.

15. См.: Андреев Л. Рассказы. Сатирические пьесы. Фельетоны. М., 1988.

16. Достоевский Ф. М. Мы в Европе лишь Стрюцкие// Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т.25. Л.: Наука. С. 21.

17. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С.349.

[ ФОРУМ ] [ ПОИСК ] [ ГОСТЕВАЯ КНИГА ] [ НОВОНАЧАЛЬНОМУ ] [ БОГОСЛОВСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ ]

Статьи последнего номера На главную


Официальный сайт Тобольской митрополии
Сайт Ишимской и Аромашевской епархии
Перейти на сайт журнала "Православный просветитель"
Православный Сибирячок

Сибирская Православная газета 2024 г.