|
Послал Господь с неба на землю грозного Ангела - забрать души у пятерых грешников: скряги, пьяницы, вора, душегубца и богохульника.
Пока Ангел собирался, Богородица быстрей его на землю голубкой слетела, чтоб помочь грешникам этим раскаяться, ведь в самых страшных злодеях, в отличие от падших бесов, Божья искра живет. Как в потухшем костре, глубоко под мертвой золой она тлеет и хоть тепла не приносит, однако если раздуть ее, быть может, новый костер от нее возгорится, а в человеке новая жизнь заалеет.
Первому к скряге-сребролюбцу явилась Богородица. Прикинулась сгорбленной старухой и говорит:
- Вот и смертушка твоя, Демьян! Собирайся.
Демьян как подкошенный на колени пал.
- Не губи, - вопит, - смертушка! Дай мне еще три года сроку, чтоб миллион накопить.
- Да ты, никак, не понял, Демьян, кто я? Бросай свои мешки с деньгами, сундуки с золотом, шубы, которые не носишь! Мне ты безо всего нужен. Голым в мир пришел - голым и уйдешь, ничего в ямку не утащишь.
- Дай мне еще три месяцу сроку! - вопит Демьян. - Для чего же копил я, чтоб вот так все и бросить?!
- Ни тебе самому, ни другим пользы от твоего богатства не было. Бес сребролюбия разум тебе помутил и оставил одного. Ни семьи у тебя, ни детей, ни друзей, ни дел добрых. Сгинешь сейчас, никто и не заметит, никто добром нe вспомнит. Зачем жил-то, Демьян, сам знаешь?
- Не губи, смертушка! - плачет Демьян. - Права ты. Денег у меня море, а счастья ни капли. Дай мне три дня еще, я все на себя истрачу!
- Через три часа за тобой приду, а пока делай что хочешь, - сказала и исчезла.
Демьян по комнатенке своей убогой заметался, тайники подпольные да застенные пораскрывал, весь пол ворохом денег да золотом навалил, сел на него без сил и с ужасом думает: <Не успею! Не успею ведь!! Мыслимо ли за три часа этакую прорву денег на себя истратить?!>
Вдруг колокол за окном - бам! Бам!
- Да что ж это? - похолодел. - Час пролетел, всего два осталось!
Напихал денег по карманам и как безумный на улицу выскочил. Возле церкви нищие калеки его обступили, подай да подай им. А как подашь, жалко ведь, на себя скоплены!
Одна женщина в лохмотьях в ноги ему повалилась:
- Подай, Христа ради! Младшенький помер, похоронить не на что. А я тебя век поминать буду!
- Правда?! - встрепенулся Демьян - хоть кто-то его вспомнит.
Дал ей денег, а другие тоже руки тянут: и мы тебя век не забудем, благодетель ты наш.
- Да уж не забудьте, - торопливо рассовывает по рукам деньги, - Демьяном меня звать!
Обратно в дом метнулся, теперь уж целую корзину денег волочит и прямиком в церковь.
- Батюшка, - говорит священнику, - прими это на храм Божий, да поминайте тут меня, когда помру. Демьяном Кузиным меня звать.
- Господи, слава Тебе! Только я подумал, чтоб воскресную школу для ребятишек открыть, а ты тут как тут! Не только поминать тебя будем за доброту твою, а именем твоим школу назовем!
- Ну да?! - не поверил Демьян. Сердце от радости сжалось, что не исчезнет он с земли теперь бесследно, и вдруг почувствовал, что совсем не жаль ему этих денег!
Божья искра, что у него в душе теплилась, разгорелась вдруг и обожгла беса сребролюбия, что в нем прижился. Бес этот, плюясь и кляня Демьяна и в хвост и в гриву, выскочил из него как ошпаренный и побег новую нестойкую душу соблазнять.
А Демьян, как на крыльях, в дом влетел, а там его огненный Ангел поджидает.
- Господь за тобой послал, - грозно говорит Ангел, - сейчас забираю душу твою алчную!
- Погоди, милый, - без страха, с улыбкой отвечает Демьян, - погоди чуток! Мне еще вон какую прорву денег раздать надо.
- Да ты что же, раскаялся, что ли?! - всплеснул руками Ангел.
- Раскаялся, раскаялся! - впервые за столько лет рассмеялся Демьян. - Ты уж мне не мешай, пожалуйста.
- Да разве Ангелы в раскаянии мешают? - улыбнулся посланник Божий и оставил Демьяна на земле еще не на три часа, а еще на тридцать лет.
После Демьяна Богородица возле горького пьяницы на базаре объявилась.
Стоит Матвей вместе со своим собутыльником, трясучка их бьет, руки ходуном ходят и прохожим детские валенки, Матвеевой дочки, продают. Двое-трое повертели в руках эти валенки. <Да вы что, - говорят, - из ума выжили от водки-то? Это уж не валенки, а дыренки!>
- Да где они дыры-то видят?! - таращит пьяные глаза Матвей. - Новые совсем!
А это Богородица людям глаза от валенок отводила.
Подходит Она к ним в простом белом платочке, как крестьянка.
- Ну что, Матвей, - говорит, - жену в могилку свел, теперь с дочки последнее принес? В чем она теперь в церковь пойдет о тебе молиться?
- Да чего уж обо мне молиться, - отмахнулся Матвей, - поздно уж.
- А сам-то давно в церкви был? - не отходит Богородица. - Как ты дочке-то говоришь: <Хоть в церковь и близко, а ходить склизко, а кабак далехонько, да хожу тихохонько>. Так, что ли?
- Чего привязалась? - встрял трясучий товарищ его. - Чего мы в твоей церкви не видали?!
- А не видал ты, Матвей, вот чего, - сказала Богородица и перекрестила трясучего.
И враз перед ошалевшим Матвеем не приятель его, а он сам встал, да в таком мерзком обличье - срам, и ничего боле. Худой, зеленый, в чирьях, глаза заплыли, мутные, на носу капля качается, губищи, как у лягушки, фиолетовые, из ушей желтые волосья кустятся, и воняет от него, как из выгребной ямы.
- И вот такую образину, Матвей, дочка твоя терпит, любит и прощает... А ты с нее последнее принес.
- Неужто я такой?! - передернулся от омерзения Матвей и перекрестился.
И тотчас шелудивый бес, который его приятелем прикидывался, злобно взвизгнул и сквозь землю провалился!
- Посмотри под стелькой валенка, - говорит Богородица, - жена тебе весточку с того света прислала.
Дрожащую руку сунул в валенок и вытаскивает сторублевую бумажку, на которую можно корову купить!
- Поспеши домой и делай с этими деньгами что хочешь, - сказала Богородица и скрылась в толпе.
А Матвея словно обухом по голове. Ведь это от его побоев жена померла, а теперь, выходит, простила?
- Катеринушка, Катеринушка, - бормочет сквозь слезы, - меня, идола, простила... Я ведь из-за этого пить начал, думал, залью грех водкой... А теперь, раз прощен я, разве смогу подвести тебя?
И, в каждой руке по валенку, помчался по сугробам домой, а кабак за три улицы, как чумное место, обежал.
Влетает в избу, а дочка, поджав под себя озябшие ноги, ласково спрашивает:
- И где же ты бегал без шапки? Уши вон все обморозил.
- Да я тебе, это... валенки подшивал, а под стелькой вон чего нашел! - Деньги ей показывает, а сам незаметно слезы рукавом смахивает.
- А чего же ты плачешь тогда?
- Да ведь от радости! У меня ж вместо души одна водка проклятая бултыхалась, а ты, доченька, Божью искру в ней разглядела и верой своей пропасть не дала. Я сей же час весь свой инструмент пойду выкуплю, ох и заживем тогда!
- Господи! - удивился сидевший на лавке невидимый никому грозный Ангел. - Еще один грешник раскаялся! Не могу пока душу его забрать.
И улетел так же бесшумно, как прилетел.
В тот же день в небольшой уральский городок возвратился с жестокой сибирской каторги знаменитый вор Гришка, по прозвищу Валет. Прозвали его так за то, что красив был, как карточный валет, и многим женщинам сердце разбил вдребезги.
Десять лет киркой мерзлую землю долбил, на мокром тюфяке спал, гнилую картошку ел, теперь вот вернулся без былой красы. Жгучие глаза приугасли, кудри поредели, а кое-где и совсем вылезли, грудь впала, сгорбатился. Однако ремесло свое не забыл, в болото гнить не бросил.
- Авось оно меня прежним Валетом сделает, - мечтает дурень плешивый.
Эх, известно, русский человек на трех столпах держится: авось, небось и как-нибудь. Однако авоська веревку вьет, а небоська петлю накидывает.
Ну, идет Григорий по городу, дома оценивает, где можно без испугу поживиться, и наткнулся на такой. Стоит в сторонке, в тихом переулке без прохожих, маленький уютный особняк. Осторожно в окна глянул - вроде нет никого. Замок на двери немудреный, открылся быстро, вошел и стал на цыпочках наверх но лестнице подыматься.
Осторожно в большой зал вошел. Никого. Посреди зала большой стол богато накрыт, видать, к празднику.
- Ну надо же, в первый же день - и так повезло, - потирает руки Валет, потом рюмку водки налил, опрокинул, грибок соленый прямо рукой из салатницы выловил и туда же, вслед за водкой, отправил.
В спальне наволочку с подушки содрал и сгреб в нее со стола все серебряные приборы. Огляделся, чего еще плохо лежит, и увидел в углу икону Богородицы в золотом окладе. Он и ее, идол, в наволочку сунул.
Взвалил добро па спину и видит на комоде, на вышитой салфеточке, фотография в простенькой рамочке стоит, а на фотографии он сам, Гришка, только молодой, красивый, усатый, а рядом прижалась к нему кротко скромная девушка.
- Ну надо же, к кому в гости забрел, - усмехнулся беззаботно, - а эту, кажись, Варей звали. Пацана родила, да я сбег вовремя.
И только шагнул к выходу, как вдруг во дворе шум, смех, гармонь заиграла, топот по лестнице! У Валета ноги подкосились, еле успел за занавеску в другой комнате встать, как распахнулась дверь и в залу ввалились веселые гости, а впереди молодые.
- Из церкви, видать, с венчания, - трясется за занавеской Валет.
А гости шумят, хохочут, молодых поздравляют, и вдруг все смолкли, и какая-то женщина говорит ласково:
- А вот сейчас нежданный-негаданный подарок молодым и хозяюшке. Я вам не сказала, что привела сюда тайно Мишенькинова отца. Жизнь его по всей матушке России носила и вот сюда занесла.
Медленно отодвигается занавеска, и все видят скрюченного, серого от ужаса, с остановившимися глазами Гришку, а в руках набитая наволочка, и из нее икона торчит.
- Вот, Мишенька, - говорит сваха, - отец твой пришел благословить вас иконой.
- Отец! - радостно ахнул высокий, на Гришку похожий парень.
- Ну, что ж ты, Григорий Петрович, робеешь? Благослови молодых-то! - смеется сваха.
- Да-а-а... я-а-а... э-э-э... - мямлит что-то невнятное Григорий Петрович, а сам глаз не спускает с городового, который среди гостей с шашкой стоит и задумчиво ус крутит.
- А он и подарок свадебный принес, - продолжает сваха. - Ну, покажи, покажи, Григорий Петрович, что у тебя в наволочке!
У Валета руки от страха и позора ослабли, и вилки с ножами с грохотом на пол посыпались! Гости засмеялись, серебро подняли и к столу пошли, а Гришку городовой не только не арестовал, а даже под локоток к молодым подвел и усадил между матерью, той самой робкой Варей, и сыном.
Тихая Варя ему закусок подкладывает заботливо, ничего не спрашивает, а только улыбается, а в глазах такое счастье светится, что у Гришки еда в горле комом встала. В голове же, как летучая мышь по комнате, мысль мечется: <Так это я к себе в дом влез! Кого грабить собрался, гад?! Сына?! Не-ет, таких земля не должна носить, лучше опять на каторгу>.
Встает со стула, гости умолкли, думают, тост скажет, а он вдруг:
- Гости дорогие, сын мой с невестушкой, а также Варенька! Послушайте, что скажу вам. Я ведь сюда не в гости пришел, а сына своего грабить. Вот как.
Гости онемели от неожиданности, а потом как покатятся со смеху!
- Ой, - кричат, - уморил, Григорий Петрович! Гляньте на него, грабитель нашелся! Ха-ха-ха!
- Да правду я говорю! - разволновался Гришка. - Вот вам крест! - И перекрестился. - Вяжите меня, проклятого, в кандалы забивайте, что хотите делайте, правду говорю, что сегодня будто прозрел я. Перед Богом клянусь, не будет отныне никакого Валета, а будет только Григорий Петрович!
Гости испуганно переглядываются, тишина - как на поминках, и вдруг тихая Варя громко:
- Гришенька! Ты, пожалуй, не пей больше, а то гости и впрямь решат, что ты разбойник какой. Не знают ведь, что ты шутник у меня.
- Ну, Петрович, напугал! - загоготал громовидно городовой. - Ха-ха-ха! Сделай милость, не шути больше, а то подавлюсь!
Варя силком Гришку на стул усадила и руку его под столом крепко сжала, чтоб помалкивал, ну он и покорился.
И полилась свадьба дальше, как ей положено. А в уголке под иконой сваха с невидимым Ангелом сидят.
Он и говорит ей:
- Госпожа Пречистая Богородица, не поверишь, третий грешник, за которым я Господом послан, за сегодня раскаялся! С чего бы это? - На <сваху> посмотрел и исчез.
Темна ночь над дремучим муромским лесом, а в самом лесу - тьма подземельная.
"Ух-ух-ух!" - захохотал гибельно старый сыч, и тотчас вдалеке, на лесной дорожке, заскрипели колеса повозки.
- Ага, привел-таки черт, как обещал, кого-то на погибель! - ощерился страшный, до глаз заросший черной, спутанной бородищей Яшка-душегуб и вытянул из-за пояса безжалостный топор.
Все ближе скрипят колеса, и уж видно из-за старой березы, за которой Яшка схоронился, тащит уставшая лошадь скрипучую повозку, а на ней, среди узлов, баба в платке дремлет,
Яшка потихоньку убрал подпорку, что заранее подрубленную березу держала, и с шумом свалил ее поперек дороги. Лошадь испуганно захрапела, попятилась и встала, а Яшка диким зверем метнулся к бабе, топором привычно замахнулся, и...
- Здравствуй, Яшенька! - вдруг ласково, без испуга говорит та баба.
Яшка от неожиданности топор на ногу уронил.
- Не узнал? Забыл небось мать свою?
Яшка свои разбойные бельма выпучил, и впрямь перед ним мать его сидит, и такая же молодая, как двадцать лет назад перед смертью была!
- Сгинь! Сгинь, сатана! - в ужасе отшатнулся. - Рано явился! Пошел прочь!!
- Не бойся, сынок! Видишь - крест на мне, а вот на тебе его нет. Сорвал и выбросил, потому в душе у тебя не Бог, а сатана прижился.
- Да откуда ты взялась-то?! - затравленно, из-за дерева кричит Яшка, а самого трясет как в лихорадке.
- Пришла я с того света сказать, что тебя там ждет. А ждет тебя не дождется дьявол. Перед Самим Господом похваляется, что есть на земле Яшка-душегуб, ни один бес с ним в зверстве не сравнится. И приготовил он тебе такую страшную муку, перед которой весь ад раем покажется.
- Да больно боялся я! - огрызается Яшка. - Даже и рад буду. Что заслужил, то и получу.
- Да ты, что же, раскаиваешься, сынок? - с надеждой спросила мать.
- Ну еще чего! Не дождетесь! - хохотнул из темноты. - Никого не жаль, кого загубил. Чего они мне хорошего сделали, люди-то?! После твоей смерти хоть один помог мне?! Вот я их и убиваю за это...
- Тогда и меня убей, - тихо сказала мать и сняла с себя платок. - Нельзя мне теперь на небо вернуться, ведь ты плоть моя, значит, и я вместе с тобой сорок невинных душ загубила...
Яшка набычился, молчит, губы кусает.
- Да если б кто со мной добром хоть раз, вот как ты, поговорил, разве пошел я с топором мстить?! - взревел вдруг с отчаянием.
- Бог заповедовал нам враждовать только против дьявола, - кротко сказала мать. - Вот если б против него ты ополчился, не разрывалось бы сейчас мое сердце от горя.
Закрыла лицо руками и заплакала так горько, что Яшка завопил что было мочи:
- Да что ж ты из меня жилы-то тянешь, а?! - подскочил к поваленной березе и, скрежеща зубами от страшной тяжести, поднял ее и взвалил себе на плечо.
- Уезжай, уходи, мать, к себе, не томи душу - и так тошно, - трясется от напряжения. - Легко, думаешь, мне тут, как вепрю дикому, скрываться?! Ведь они все, убитые эти, здесь, со мной рядом, стоят и молчат. В крови все, а я, слышь, остановиться не могу! Сидит во мне сатана, правильно ты говоришь, он властелин мой. Что скажет, то и делаю не противясь. Кабы мог, удавил бы его!
И тут нога у него подвернулась, а может, сатана, озлившись, толкнул, и береза всей своей тяжестью придавила Яшку к земле.
- Матушка! - хрипит. - Умоли Господа принять тебя обратно. А за меня не проси: мне прощения нет... Скажи Ему, что ради тебя и всех загубленных любую муку приму с покаянием...
Внезапно вспыхнул ослепительный свет, и возле березы встал грозный Ангел с мечом>.
- Пресвятая Богородица! - молвил он женщине, сидящей на повозке. - Вот и еще один раскаялся! Да только душу его я заберу, ведь умер он.
- Забери, милый, - тихо сказала Богородица, - и помоги тебе Бог, ведь так трудно будет его душу у бесов отбить.
- А меч на что? - улыбнулся Ангел. Яркая вспышка озарила мрачный лес, и не стало ни Ангела, ни Богородицы, ни повозки с лошадью. Мрак же сгустился после света пуще прежнего, так что даже старый филин не смог разглядеть под тяжелой березой задавленного Яшку.
Божья правда требует, чтобы грешник был наказан за свои грехи, и лучше ему быть наказанным здесь, на земле, временно, чем в будущей жизни бесконечно.
Из книги Г. Юдина "Нечаянная радость"
| 
![Перейти в раздел [ Литература ]](../images/literlogov.gif)
