№12 2016 г.         

В руку Твоею жребий мой…

Священник храма Всех святых Михаил Григорьевич Красноцветов, расстрелянный в Тюмени по приговору тройки Омского УНКВД 12 октября 1937 года, был отцом шестерых детей. Все его сыновья, Григорий, Владимир и Вадим, кроме умершего в 1951 году Ростислава, стали священниками, что в то время, несомненно, явилось актом исповедничества и мужества. О том, как складывалась их жизнь после ареста отца, иерея Михаила Красноцветова, и пойдет речь в этой статье, написанной по материалам книги воспоминаний членов семьи священника М.Г. Красноцветова «В руку Твоею жребий мой…» и летописи Введенского Владычнего женского монастыря в городе Серпухове.

Иерей Григорий Михайлович Красноцветов (1908-1960)

Родился в Москве. Окончил четыре класса гимназии. В 1920 году вместе с родителями переехал в Сибирь. В 1929 году женился на дочери священника Евфалии Александровне Пермяковой. С 1931 по 1934 год как сын священника-лишенца состоял на службе в частях тылового ополчения. После возвращения в Тюмень, где находилась его семья, работал кочегаром, электриком. В 1937 году окончил в Свердловске курсы по монтажу и обслуживанию рентгеновских установок; работал по специальности в Тюмени, Омске и Исилькуле Омской области. В 1942 году был мобилизован; военную службу до 1945 года проходил рентгенотехником в эвакогоспитале в г. Омске. В 1946 году архиепископом Новосибирским и Барнаульским Варфоломеем (Городцовым) в Крестовоздвиженском кафедральном соборе г. Омска был рукоположен в сан диакона. В 1947 году переведен в храм во имя святого великомученика Димитрия Солунского г. Алейска Алтайского края. В 1948 году переведен в Покровский храм г. Барнаула. В 1949 году митрополитом Варфоломеем был рукоположен в сан священника и назначен в Знаменский храм г. Кемерово. В 1953 году переведен штатным священником в Покровский храм г. Барнаула, где служил до своей кончины.

…После ареста отца Михаила в июле 1937 года его родным было крайне опасно оставаться в Тюмени. Старший сын Григорий, вместе с женой и тремя малолетними детьми, бежал в глухой поселок Зерноборисовский совхоз, где ему предложили оборудовать в больнице рентгеновский кабинет. Передышка была недолгой: Григория Михайловича предупредили, что им интересуются люди из НКВД. Он обратился в райздрав, чтобы его перевели в другое место, и в 1940 году семья переехала в Исилькуль. В 1942 году Г.М. Красноцветова мобилизовали рентгенотехником в Омский эвакогоспиталь. После окончания войны он остался в госпитале вольнонаемным работником, одновременно работая еще в трех больницах.

В 1946 году 38-летний Григорий Красноцветов принимает решение стать служителем Церкви. Недалеко от госпиталя, на горе, находился Крестовоздвиженский собор, который он посещал. Там был необходим третий священник, но старшее поколение было практически уничтожено, а духовная семинария открылась лишь в 1946 году. Настоятель решил рукоположить во священника своего диакона и искать кого-то для служения диаконом. Он обратил внимание на Григория, певшего по воскресеньям в церковном хоре. Его пригласили для беседы, после которой предложили стать диаконом. Окончательное решение было отложено до приезда архиерея – архиепископа Новосибирского и Барнаульского Варфоломея, бывшего тогда временно управляющим Омской епархией. В 1946 году архиепископ Варфоломей посетил Омск и благословил Григория Красноцветова рукополагаться в диакона.

Вскоре Омскую кафедру возглавил архиепископ Омский и Тарский Алексий (Пантелеев). Он назначил на должность секретаря епархиального управления диакона Григория Красноцветова. По долгу службы секретарь епархии должен был общаться с представителями советской власти. Отцу Григорию предложили сотрудничать с органами НКВД, на что он сказал: «Я нахожусь в послушании у архиерея, и у нас существует правило, что мы обязаны получать благословение на всякое наше действие, так что я должен просить благословения у Владыки». В такой форме он сумел отказаться от сотрудничества с органами, но с этого момента почувствовал за собой слежку.

Понимая, что в Омске его в покое не оставят, отец Григорий подал прошение владыке Варфоломею в Новосибирскую епархию, с просьбой перевести его в г. Алейск Алтайского края. Настоятелем местного храма во имя святого великомученика Димитрия Солунского был отец Стефан Часовенный, который до 1932 года служил неподалеку от села Аромашева, где священником Покровской церкви являлся до своего первого ареста иерей Михаил Красноцветов. Просьба отца Григория была удовлетворена.

Через год, чтобы дать возможность старшим сыновьям одновременно учиться и работать, ему пришлось перевестись в Барнаул, где он стал служить в Покровском храме. Добрый и отзывчивый отец диакон был почитаем своими прихожанами. В 1949 году диакон Григорий Красноцветов митрополитом Новосибирским и Барнаульским Варфоломеем был рукоположен во иерея и назначен штатным священником Знаменской церкви в Кемерово, где прослужил до 1953 года. Оттуда, по многочисленным просьбам верующих Барнаула, отец Григорий был вновь переведен в Покровский собор, где служил до своей кончины.

В 1959 году у него была обнаружена злокачественная опухоль. Отец Григорий мужественно переносил болезнь. Скончался в марте 1960 года в возрасте 52 лет.

Его сын, настоятель Казанского кафедрального собора Санкт-Петербурга протоиерей Павел Григорьевич Красноцветов, пишет, что за два месяца до смерти отца он ездил к нему в Барнаул и видел, с каким мужеством и упованием на Бога он переносит свои мучения. Будучи уже тяжело больным, священник Григорий Красноцветов продолжал служить в Покровском храме. Отец Павел пишет, что, вспоминая отца, он всегда видит его стоящим перед престолом в алтаре в благоговении совершающим Божественную литургию. «Для нас с братом Михаилом, – продолжает отец Павел, – наш отец был образцом для подражания. Только теперь я понимаю, что давало ему силы жить и быть опорой для семьи в тех нечеловеческих условиях. Это вера в Бога, которую отец впитал с молоком матери, а также пример служения Богу и людям горячо любимого им отца, священника Михаила».

Родился в г. Гусь-Хрустальный Владимирской губернии. До 1932 года жил с родителями. В конце 1932 года переехал с матерью в г. Колпино Ленинградской области. Летом 1935 года переехал к матери и брату Григорию в Тюмень. В 1938 году уехал с братом Вадимом в г. Пушкин Ленинградской области, поступил в Ленинградское фельдшерское училище. Осенью 1939 года был призван на действительную военную службу, получил специальность артиллериста-наводчика. После начала Великой Отечественной войны находился в составе действующей армии, был ранен. После демобилизации в 1945 году жил в г. Балашихе Московской области. Работал на номерном заводе и художником-оформителем. В 1954 году, в возрасте 35 лет, в г. Новосибирске был рукоположен в сан диакона, служил в храмах Новосибирской епархии. В 1963 году перешел во Владимирскую епархию, в 1975 – в Калужскую. В 1980 году вышел за штат. В 1991 году переехал в пос. Мурино Ленинградской области, где скончался в 2002 году.

Из воспоминаний отца Владимира: «…О том, что отца расстреляли, семья наша узнала значительно позже. Когда его взяли, мы никак не могли предположить этого. Ну, за что его уничтожать?! Кому он сделал вред? И «врагом народа» его называли уже не раз, но он всегда возвращался, и сейчас мы надеялись, что папа вернется. Одно беспокоило, что он был легко одет, а передать ему теплую одежду не удалось. Сапоги его я продал с большими угрызениями совести.

В августе 1938 года я сдал документы в высшее военное оптико-механическое училище в Ленинграде. Начались экзамены, я получил средний проходной балл, конкурс был незначительный. Осталось пройти мандатную комиссию. В биографии я написал, что отец был священником, в настоящее время арестован. Комиссия из трех человек в военной форме восседала за большим столом. Лысый или бритый человек с каменным лицом обратился ко мне: «Молодой человек, комиссия не нашла возможным допустить вас к занятиям в военном учебном заведении». Так я почувствовал, что значит ущемление прав непосредственно на себе.

Бесцельно бреду по улицам, жаль затраченного на экзамены времени. Глаза останавливаются на щите с объявлениями: «…Объявлен дополнительный набор в четырехгодичное фельдшерское училище». Слава Богу, все благополучно сдал, и вот я уже студент. О своем происхождении в автобиографии я на сей раз умолчал. В моих метриках значилось, что отец – мировой судья, так я и написал. Но в душе моей поселился страх: вдруг меня разоблачат?! Это чувство долго преследовало, мешало проявлять себя, ограничивало и угнетало.

Мой новый друг Володя организовал команду по боксу. Я получил первый разряд в средней весовой категории. Мама переживала из-за моих увлечений, но больше всего из-за того, что я почти не ходил в церковь. Не скажу, чтобы я был совсем равнодушен к вере, но гонения, преследования и оскорбления, полученные в детстве, вселили в душу обиду – за что Господь попускал все это, и в сердце поселилось какое-то ожесточение. Надо было много пережить и не один раз разочароваться, прежде чем начать серьезно задумываться о цели жизни, о своем предназначении.

В ноябре 1939 года я получил повестку в военкомат. Еду к родным проститься, состояние близкое к шоковому. На другой день мы с мамой пошли в церковь. Будничный день, народу мало, тихое пение, на темных ликах блики от свечей создают какое-то движение. Меня окружили покой и умиротворение. Воскресли образы детства. Не стесняясь, плачу чуть не навзрыд. Исповедовался, причастился Святых Христовых Таинств. Шел домой тихий и умиротворенный. Мать не проронила ни слова, только по щекам ее текли слезы благодарности».

Владимир Михайлович Красноцветов прошел артиллеристомнаводчиком в составе дивизии 70-й армии 2-го Белорусского фронта от Москвы до Варшавы, но вместе с радостью за долгожданную победу испытывал обиду и даже стыд: «Шесть лет, включая войну, я отслужил Родине, обучил несколько орудийных расчетов, солдаты которых носили на гимнастерках награды, а меня к ним только представляли. В военкомате при постановке на учет военком прицепил медаль «За победу», «а по остальным справкам, - сказал, – получишь после, когда будут знаки». Ни квартиры, ни помощи в устройстве на работу. В свой законный месячный отпуск я обивал пороги учебных заведений в попытке продолжить учебу, но наборы студентов были уже прекращены. Отпуск кончился, продукты тоже, и я устроился в Балашихе слесарем-механиком на опытный завод ГосНИИ-582. Это было учреждение, входящее в комплекс оборонной промышленности. В отделе кадров анкетные данные заполнялись чуть ли не на четырех страницах. Вероятно, через это сито я прошел так легко благодаря тому, что пришел с фронта. Но пуганая ворона и куста боится. Я все время ждал, что из-за спины раздастся голос: «Вот он, который пытался обмануть бдительность органов безопасности, хватайте его!»

Однажды меня вызвали к заместителю директора института. Из моей анкеты он узнал, что я был полковым художником, и неожиданно для меня предложил мне работу художника-оформителя. Принесло ли мне это спокойствие и равновесие? – Да, до тех пор пока выполнял чисто оформительскую работу. Но оформительская работа – это загрузка от кампании к кампании, а работа моя повседневная стала носить по тому времени характер совершенной секретности. Сколько мог, я отвиливал от засекречивания. Ведь засекречивание – это проверка в течение месяца анкетных данных, и тогда наверняка, я был в этом уверен, все выяснится. Я подал заявление на расчет и пошел работать в Дом культуры. Но мысли мои были к тому времени уже далеко. Хватит прятаться. Надо быть тем, кто я есть. Как мои братья: Гриша – священник в Барнауле, Вадим – диакон в Прокопьевске.

В жизни моей наступил перелом, впереди совсем другая дорога. Что ждет меня там? Оставив семью на попечение брата Григория в Барнауле и получив от него рекомендательное письмо, я поехал в Бийск. Без труда отыскал церковь Успения Божией Матери. Там мне сказали, где найти батюшку Иоанна Покровского. Он прочитал письмо брата и произнес: «Так-так, значит, отец Григорий – ваш братец, я знаю Гришу. О семье вашей наслышан, ведь вы сын священника, да... – И он задумался. – Взятые в тридцать шестом – тридцать седьмом годах все погибли как мученики за Христа».

Я был неплохим оформителем, но реставрационные работы и иконопись для меня были новым делом. Однако работа потихоньку двигалась, и через пару недель я уже начал посылать жене деньги, а вскоре перевез их с сыном в Бийск. За то время, пока шла работа в Успенской церкви, я не только повысил свое мастерство, но и изучил церковный устав, стал петь на клиросе и читать Апостол. Приехал митрополит Варфоломей, осмотрел отремонтированный храм, иконы, которые я восстановил, и те, что написал заново, сказал, слава Богу, все хорошо. Провожая нас, о. Иоанн сказал, что, возможно, у них появится вакансия, так как настоятель Успенской церкви отец Александр Сафановский очень болен, не протянет и месяца. – «Мы надеемся на тебя, Володенька».

Вскоре из Бийска пришла телеграмма с сообщением о том, что отец настоятель умер, и освободилась вакансия священника. Оставалось получить благословение митрополита, с которым уже все было согласовано.

Не могу сказать, что я не ждал этой телеграммы, но все-таки она стала для меня неожиданностью. Мне больше нравилась служба в сане диакона, да и такой ответственности за души паствы, как у священника, нет. Сначала хотел телеграфировать отказ, но, подумав, решил поехать к брату Вадиму, служившего диаконом в Прокопьевске, и предложить ему вакансию священника в Бийске, а самому, если на то будет благословение митрополита, принять сан диакона. Вадим мечтал быть священником и мое предложение принял с радостью. На приеме у митрополита мы объяснили ему свое желание. Владыка спросил только: «А кто из вас Владимир? – Я представился. – А, художник, помню, помню. Ну и хорошо, побудешь диаконом, подучишься, а батюшкой всегда успеешь стать. Молитесь и готовьтесь, через неделю буду рукополагать».

Невозможно описать великое таинство рукоположения. Было состояние отречения от окружающего мира, все совершалось как бы со мной и в то же время без моей воли. Меня увлекают, а я не чувствую движения своих ног. Я полностью отдаюсь воле Божией, испытывая чувство самопожертвования.

Через пелену слез смутно различаю движущиеся возле меня фигуры. Физически чувствую тяжелые руки владыки, они как бы придавливают мою голову к Святому Престолу. Врезаются в память слова, когда владыка подает остриженную прядь волос и говорит: «Прими как залог верности ко Христу». Первые самостоятельные шаги на амвон с высоко поднятым орарем, произнесение просительной ектеньи. В конце службы владыка произносит напутственное слово, просит братию и мирян принять нас с любовью и оказывать поддержку, так как мы отреклись от мира и принесли себя служению Богу. Мы благоговейно слушали, обливаясь слезами. Народ в храме тоже умиленно плакал. Таким мне запомнился этот день, я старался пронести это чувство через всю свою жизнь, но это оказалось невероятно трудно…

Родился в с. Малая Скаредная Ишимского округа Уральской области. До 1932 года жил с родителями, после их ареста – в семье брата Григория. До 1937 года жил с матерью в Тюмени, с 1938 до 1941 года – в г. Пушкине Ленинградской области. Во время Великой Отечественной войны жил с матерью и сестрой Татьяной в блокадном Ленинграде. В 1942 году был эвакуирован с семьей в г. Исилькуль Омской области, где жил до 1945 года; работал в «Заготзерно». Окончил бухгалтерские курсы. В 1945 году переехал к сестре Татьяне в г. Балашиху Московской области и устроился работать экспедитором в доме отдыха ВЦСПС на станции Зеленоградской. В 1952 году, в возрасте 28 лет, уехал в Кемерово, где был рукоположен в сан диакона, служил в Покровском храме. В 1954 году рукоположен в сан священника, служил в Новосибирской епархии в г. Красноярске. Исполнял обязанности благочинного Красноярского края. В 1968 году перевелся в Калужскую епархию, где до своей болезни в 1995 году служил священником в г. Малоярославце Калужской области. Скончался в 1997 году. Похоронен в г. Боровске Калужской области.

«Лебединой песней» пастырского служения протоиерея Вадима Красноцветова стали посещения им Серпуховского Введенского Владычнего женского монастыря, открытого решением Священного Синода 5 мая 1995 года. Впервые он приехал в обитель 8 сентября 1996 года по просьбе своего духовного чада Сергея Б. Отец Вадим поражал своей деликатностью и смирением.

Главным в его взаимоотношениях с людьми было «не обидеть». Общение с ним, несмотря на краткость отпущенного времени, стало целой эпохой в жизни монастыря.

Вспоминает монастырский священник Игорь Хромов: «В этот день, на праздник Владимирской Божией Матери, после Причастия в алтарь зашел батюшка. В возрасте, высокий, в больших очках. Он преклонил колена перед престолом и помолился. После литургии мы вышли на панихиду возле надгробия строителя монастыря инока Варлаама. Отец Вадим попросил меня помянуть его папу – убиенного иерея Михаила, и маму – монахиню Марию. После панихиды он стал просить прощения: «Простите, батюшка, может, я что не так напел» (отец Вадим пел «упокой, Господи…», а в требнике написано «покой, Господи …», поэтому он и просил прощения, хотя слова «покой» и «упокой» значат одно и то же).

Впоследствии протоиерей Вадим стал приезжать к нам на всенощные бдения. Батюшка был уже на покое. Его духовные чада Сергей и Константин возили его по монастырям и храмам. Когда приезжал отец Вадим, матушка настоятельница, у которой все время были по монастырю какие-то проблемы, как будто про все эти проблемы забывала, словно ей давалась какая-то духовная сила».

Вспоминает монахиня Васса: «Отец Вадим сразу полюбил монастырь. Когда он говорил с матушкой, то слово «матушка» всегда произносил так, будто перед ним стоит его любимая мама. Как-то раз батюшка долго вел духовную беседу с сестрами. Я стала внутри возмущаться, потому что мне надо было идти на послушание. Отец Вадим сразу попросил прощения, что отнял у нас так много времени, и тут я поняла, что батюшка знает мой помысел. Отец Вадим всегда оставался очень мягким и смиренным, но однажды в разговоре с ним я высказала обиду на моего духовника. Батюшка сразу выпрямился и строго сказал: «Ты что хочешь, чтобы я осудил священника?» Так, не читая нравоучений, он меня вразумил и поставил на место».

Вспоминает монахиня Ксения: «В начале монастырской жизни у меня возникали помыслы, всевающие сомнение в правильности выбранного пути. Я рассказала о своей проблеме отцу Вадиму. Батюшка меня спросил: «Ты обращаешь внимание на лай собаки, если она не может достать тебя?» Я ответила: «Нет». Отец Вадим сказал: «Вот и к помыслам относись, как к собачьему лаю». С тех пор я стала меньше обращать внимания на эти помыслы, и через некоторое время они прошли».

Вспоминает монахиня Агния: «Когда во время проповеди батюшка благоговейно и трепетно произносил слова «Матерь Божия», у него на глазах появлялись слезы. Чувствовалось, что он ощущает Божию Матерь сердцем».

Вспоминает Сергей Б.: «Отец Вадим говорил, что глаза человеку даны не только для того, чтобы видеть, но и плакать. Почти на каждой проповеди он не мог сдержать слез. Этот его дар был отмечен еще владыкой Варфоломеем при рукоположении отца Вадима в диаконы. На всенощном бдении ставленнику Вадиму благословили прочитать шестопсалмие. Но он не смог правильно прочитать псалмы, и дело было не в слабости зрения, а в том, что он буквально заливался слезами. Когда будущий диакон вернулся в алтарь, иподиаконы стали укорять его за неумение хорошо читать по-церковнославянски, но владыка Варфоломей прервал потоки замечаний словами: «Прочитать и дурак сможет, а плакать-то кто будет?»

17-19 июля 1997 года состоялась поездка протоиерея Вадима и его духовных чад к протоиерею Николаю Гурьянову на остров Залит для разрешения частных вопросов. «В нагрузку» матушка Алексия попросила батюшку задать старцу несколько вопросов, один из которых касался восстановления почитания преподобного Варлаама Серпуховского. На все монастырские вопросы отец Николай отвечал одной и той же фразой: «Все будет как надо». Вспоминает игумения Алексия: «Кажется, ничего особенного в этом ответе и не было, но мне он запомнился крепко-накрепко. Когда бывает тяжело, я всегда вспоминаю эти слова и укрепляюсь духом – ведь ничего не происходит без воли Божией».

В этой же поездке состоялась промыслительная встреча протоиерея Вадима и архимандрита Ермогена (Муртазова), духовника Псковского Богородицерождественского Снетогорского женского монастыря. В течение трех часов батюшки разговаривали единственный раз в жизни. Эта беседа показала, насколько они были родными по духу. Их жизненные пути были очень близки, хотя ни разу не пересекались. Когда они прощались, отец Вадим попросил, чтобы после его кончины отец Ермоген не оставил Владычний монастырь без духовной поддержки. Это духовное завещание явилось для молодой обители огромным благом, поскольку архимандрит Ермоген имел тридцатилетний опыт окормления женских монастырей.

Последнее посещение обители протоиереем Вадимом пришлось на праздник Успения Божией Матери 28 августа 1997 года. После окончания богослужения и трапезы Сергей Б. предложил батюшкам, матушке и сестрам сфотографироваться. Напротив сестринского корпуса поставили скамейку. Пока все рассаживались, Сергей стал рассказывать что-то смешное, а его друг Костя незаметно фотографировал. Так и получились все улыбающиеся, и никто не предполагал, что это будет последняя фотография с отцом Вадимом.

Вспоминает Сергей Б.: Отец Вадим хоть и носил очки с массивными линзами, но практически ничего не видел. «Так Господь хранит меня от многих грехов», – шутил он по поводу своей слепоты, внутренне переживая лишь о том, что из-за потери зрения он не может совершать литургию и обременяет близких в быту. При общении с блаженной Марией, жившей под Новгородом, батюшка попросил ее помолиться о возвращении ему зрения, на что матушка сказала: «Будешь видеть». Позже многие, близко знавшие отца Вадима, считали его прозорливым.

Протоиерей Вадим Красноцветов отошел ко Господу в день новолетия 14 сентября 1997 года. Вспоминает Сергей Б.: «Батюшка очень любил, когда ему читали. Накануне новолетия я посетил отца Вадима в московской больнице, где читал ему книгу Серафима Роуза «Божие откровение человеческому сердцу». После того как книга была прочитана, батюшка сказал, что завтра будем читать псалтырь, из чего я понял лишь то, что на следующий день мне надо будет взять с собой полный молитвослов, но не придал этому значения. Еще батюшка отметил, что накануне ночью со стены упала икона Божьей Матери, и попросил, чтобы я оставил дежурной сестре номер своего домашнего телефона и на следующий день захватил с собой для медсестер две шоколадки. В беседе, под видом размышлений, батюшка просил прощения у всех своих чад. Он переживал за каждого из нас и многим желал: «Главное – умереть православными», – а позже в сердцах добавил: «Страшно оставлять вас, жаль всех до слез».

На следующий день мне позвонили из больницы и сказали, что отец Вадим находится в реанимации. Когда мы с Костей приехали в больницу, батюшка уже умер. Молитвы «на исход души» пришлось читать по молитвослову, который я взял с собой по его вчерашней просьбе.

Вспоминает игумения Алексия: «Днем мне позвонил Сергей Б. и сообщил о смерти батюшки. Монастырский священник отец Игорь был в обители, и мы сразу же отслужили заупокойную литию. Служили у гробницы преподобного Варлаама. В это время по небу пробежала едва заметная тучка и уронила на землю несколько капель. Во время литии на душе было тихо и спокойно. Отцу Вадиму хотелось, чтобы его похоронили в монастыре, но это было невозможно, так как он был заштатным клириком Калужской епархии. По пути из Москвы в Обнинск гроб с телом батюшки завезли в Серпухов. Панихиду служили возле гробницы преподобного Варлаама. Батюшка как будто прощался с местом, которое так любил, и со святым, которого так почитал».

Г.В. Коротаева,
храм Всех святых
г. Тюмени