№11 2024 г.         

Из книги К. Г. Капкова «Единение судеб. Последний царь и духовник»

Богослужение в домовой церкви в губернаторском доме. На клиросе насельницы Иоанно-Введенского монастыря. В алтаре протоиерей Владимир Хлынов. 1918 г.

Дорогие читатели! Мы продолжаем выборочную публикацию текста книги К. Г. Капкова «Единение судеб. Последний царь и духовник» (начало в номере за август, сентябрь и октябрь 2024 года). Книга рассказывает о тобольском кафедральном протоиерее Владимире Александровиче Хлынове, который служил императору Николаю II в его заключении, принял, возможно, последнюю исповедь государя и прошел путь новомученичества, чем смог сродниться с венценосным исповедником.

Комендант губернаторского дома полковник Евгений Степанович Кобылинский впоследствии дал следующие показания следователю по убийству царской семьи Николаю Алексеевичу Соколову: «Диакон [по указанию священника Васильева] отхватил многолетие Государю, Государыне <…> Солдаты, как услышали это, подняли ропот. Вот из-за этого пустячного, но совершенно никому не нужного поступка о. Васильева и поднялась целая история. Солдаты стали бунтовать и вынесли решение: убить священника или, по крайней мере, арестовать его. Кое-как, с превеликим трудом, удалось уговорить их самим не предпринимать никаких репрессивных мер, а подождать решения этого дела в Следственной комиссии. Епископ Гермоген тогда же услал о. Васильева в Абалакский монастырь, пока не пройдет острота вопроса. Я поехал к нему и попросил дать другого священника. Был назначен соборный священник о. Хлынов. Этот случай, во-первых, совершенно разладил мои отношения с солдатами: они перестали доверять мне, и, как им не доказывал обратное, они стояли на своем: “А! Значит, когда на дому служба бывает, всегда их поминают”.

И постановили: в церковь совсем семью не пускать. Пусть молятся дома, но каждый раз за богослужением должен присутствовать солдат. Едва мне удалось вырвать решение, чтобы семья посещала церковь хотя бы в двунадесятые праздники. С решением же их, чтобы за домашними богослужениями присутствовал солдат, я бороться был бессилен». Назначение солдата при богослужении подтвердила и няня при царских детях Александра Александровна Теглева: «После многолетия, провозглашенного в церкви диаконом Их Величествам, солдаты перестали пускать Их в церковь. Богослужения совершались на дому, причем на богослужении присутствовал представитель от солдат».

Почему священник Алексей Васильев провозгласил это многолетие, однозначно ответить сложно, вероятно, им руководило желание выделиться.

Известно, что отец Алексей помогал царской семье передачей «с воли» писем и продуктов, в том числе от Анны Александровны Вырубовой, но, к сожалению, делал это едва ли не напоказ. Нередко он представлял себя окружающим связным царской семьи с внешним миром, тогда как афишировать это не имело смысла. После отстранения священника Алексея Васильева к царской семье был определен протоиерей Владимир Хлынов. Это назначение владыки Гермогена выглядит весьма логичным: отец Владимир был первым белым священником епархии по должности, образованным и, очевидно, пастырем, тонко чувствовавшим трагизм ситуации.

Первое богослужение отец Владимир провел в Благовещенской церкви 1 января 1918 года, на праздник Обрезания Господня, второе – 6 января, на праздник Крещения Господня. В следующий раз царская семья попала в церковь только 20 марта, в первую неделю Великого поста, на литургию Преждеосвященных Даров. Отец Владимир Хлынов негативно оценил поступок своего предшественника на должности царского духовника. В период 1924–1925 годов отец Владимир рассказал священнику Михаилу Афанасьевичу Польскому, с кем вместе отбывал заключение в Соловецком концлагере: «Сначала Царская семья ходила на богослужения в собор [правильно: церковь].

И ей, и всему народу это было приятно. Но однажды соборный протодиакон [правильно: диакон] в царский день [правильно: на Рождество], в конце молебна, провозгласил Государю многолетие с полным титулом. Это обстоятельство очень огорчило Государя. После службы, придя домой, Государь сказал: “Кому это нужно? Я отлично знаю, что меня еще любят и мне еще верны, но теперь будут неприятности и в собор [церковь] больше не пустят...”. Так и случилось в конце концов».

Отметим, что протопресвитер Михаил Польский – весьма авторитетный свидетель (хотя, как видно выше, он и путал некоторые нюансы за давностью лет). Именно его труд «Новые мученики Российские» во второй половине 1970-х годов во многом послужил источником сведений о новомучениках, канонизированных Архиерейским собором Русской Православной Церкви Заграницей в 1981 году.

О взаимоотношениях отца Владимира Хлынова с царской семьей свидетельств мало. После бурных историй с отцом Алексеем Васильевым протоиерею Владимиру Хлынову было разумно вести себя осторожно. Вероятно, эти отношения носили (по крайней мере, внешне) чисто «деловой» характер. Как мы говорили выше, с января 1918 года на богослужениях в губернаторском доме стал присутствовать нижний чин охраны, и, по всей видимости, контакты священнослужителя с государем были затруднены. Протопресвитер Михаил Польский пишет, что слышал следующее свидетельство отца Владимира Хлынова: «Часто приходилось [протоиерею Владимиру] проходить по бульвару мимо губернаторского дома. Останавливаться было нельзя и тем более смотреть в окна или здороваться. Почти всегда отец протоиерей видел кого-нибудь из Великих Княжон у окна.

Иконостас, устроенный в губернаторском доме. На верхнем и среднем ярусе напечатанные иконы. На нижнем ярусе бумажные картинки с видами монастырей и церквей. 1918 г.

Бедные птички из своей клетки всегда смотрели на свободу и радость жизни проходящих людей. Отец протоиерей всегда старался взглянуть в окно и кивнуть туда головой. А оттуда улыбка, кивки и долгий провожающий взгляд». Если священнику составляло сложность бросить взгляд в окно, проходив по улице, можно предположить, что во время молитвословий в губернаторском доме его внеслужебное общение с государем требовало определенной конспирации.

Мы располагаем двумя положительными свидетельствами о службе отца Владимира в губернаторском доме (отрицательные нам не известны).

Как мы отмечали выше, дочь царского лейб-медика Татьяна Евгеньевна Боткина глубоко сожалела, что протоиерей Владимир Хлынов не стал царским духовником сразу по прибытии государя в Тобольск.

Учитель царских детей англиканин Чарльз Сидней Гиббс (впоследствии принявший православие, священство и монашество архимандрит Николай) высоко оценил нового пастыря. В 1949 году он вспоминал: «Взамен [отца Васильева] был назначен специальный священник [Владимир Хлынов]. Он был образованным, преподавал богословие в Тобольской гимназии. Он очень аккуратно и рассудительно исполнял свои обязанности, и с этого времени [с 1918 года] службы проходили в устроенной в доме церкви» (имеется в виду установка в губернаторском доме небольшого иконостаса).

Отметим, что иконостас был весьма скромным – не имел писаных икон. Центральный ряд иконостаса соорудили из репродукций икон, а нижний ряд был представлен картинками с церковно-архитектурными и религиозными сюжетами.

5 января 1918 года первый раз отец Владимир Хлынов провел богослужение в губернаторском доме. Он отслужил вечерню с водосвятием. В дневнике Пьер Жильяр отметил, что, когда цесаревич Алексей Николаевич «приложился вслед за другими ко кресту, священник нагнулся и поцеловал Его в лоб».

С 13 января всенощные и воскресные обедницы в губернаторском доме совершались регулярно. Но по «настоящему храму» царская семья очень скучала. «Так тянет туда [в храм] в такое тяжелое время. Дома молитва совсем не то – в зале, где сидим, где рояль стоит и где пьесы играли», – писала императрица Марии Сыробоярской. Эта грусть звучит в разных письмах постоянно: «скучаю без церкви», «трудно не бывать в церкви» – вновь и вновь пишет царица.

31 января великая княжна Татьяна Николаевна отметила в письме к медсестре Валентине Ивановне Чеботаревой: «В церковь, к сожалению, не ходим. Бывает дома всенощная и обедница. Конечно, это не может заменить нам церковь, которой очень не хватает, т. к. теперь больше, чем когда-либо, хочется молиться в церкви. Грустно за тех, кто этого не понимает». И так же к Анне Вырубовой: «Грустно <…> не быть в церкви, но что же, не всегда можно делать что хочешь, правда?»

Согласно показаниям следователю Соколову Зинаиды Сергеевны Толстой, получившей за тобольский период от царской семьи 75 писем: «В этих письмах не имеется “жалоб” на жизнь в Тобольске. Тон писем <…> в общем был спокойный, ровный. Припоминаю, впрочем, что в письмах указывалось, что их не пускают в церковь, что Государя принудили снять погоны». Итак, в 75 письмах только две «жалобы», одна из которых на непосещения храма. Даже в двунадесятый праздник Сретения Господня 2 (15) февраля царской семье не позволили пойти в церковь; служили обедницу на дому.

В преддверии Великого поста, в марте, императрица писала Юлии Ден: «Я уже с нетерпением жду чудные богослужения – так хочется помолиться в церкви. Вспоминаю нашу церковь [Федоровский собор в Царском Селе] и мой маленький, похожий на келью, уголок около алтаря». И Анне Вырубовой: «Надеемся говеть на будущей неделе, если позволят в церковь идти. Не были с 6-го января, может быть, теперь удастся – так сильно в церковь тянет».

Великий пост в 1918 году начался 18 марта. Солдатский комитет «после долгих обсуждений» разрешил царской семье посетить храм на первой неделе поста в среду, пятницу и субботу. Тогда же царская семья говела. Волею Провидения отец Владимир Хлынов был последним духовником государя. Он принял исповедь царя и всей семьи 22 марта, в день памяти сорока Севастийских мучеников.

Спальня великих княжон. Слева направо кровати Анастасии, Марии и Татьяны

Конечно, содержание исповеди императорской четы останется тайной. Но протопресвитер Михаил Польский свидетельствовал, что в Соловецком концлагере протоиерей Владимир Хлынов поделился с ним впечатлением о переживаниях венценосцев. Более всего император страдал, что власть попала к большевикам, убивавшим Россию, «это переживание было самым больным у Государя и по преимуществу преследовало его в дни заключения и, может быть, сознавалось им как какой-то грех, от тяжести которого он хотел избавиться». Император говорил отцу Владимиру, что 2 марта 1917 года не предполагал случившегося развития событий. Отметим, что этого не предполагал и никто из деятелей февральского заговора: ведь вскоре они либо были убиты большевиками, либо очутились в вынужденной эмиграции (не такого же исхода ждали для себя заговорщики).

Касательно государыни у отца Владимира сложилось впечатление, что императрице «было трудно простить несправедливость в отношении к ней. Ее мучило непонимание и клевета на нее общества. <…> Мучила мысль, что <…> предубеждение против нее так и не рассеялось в русском обществе и восторжествовало».

В субботу 23 марта венценосцы причастились. Для императорской семьи это было последнее посещение земной церкви и последнее на земле совместное всей семьей приобщение Святых Христовых Тайн. В тот день причастились и все приближенные царской семьи. На следующий день, 24 марта, государыня писала Марии Сыробоярской: «Говели на этой неделе, и было так хорошо и тихо. Утром и вечером с диаконом сами пели, но в среду, пятницу и субботу были в церкви (радость), и хор пел. Пришлось даже пешком идти, так как снег дорожку для кресла испортил, но Бог дал силы и сердечные капли помогли. Так Господу благодарна, что нет слов, что дал нам это утешение. <…>

Да, тяжело вам, бедная, – и всем. Надо еще худшего ждать, для достижения лучших времен – все до конца терпеть. Трудно это, больно, но Господь поможет. Слышим много страшного. Расстреляли милого знакомого офицера, бывшего нашего раненого. Не могу об этом спокойно думать. Были такие герои на войне. От ран при смерти совсем были – поправились, и вот как кончилось. Святые мученики. Понимать это не в силах. Но Господь знает, почему нужно, но больно, так больно, больно…»

Особо скажем о церковном хоре, тем более что, во-первых, порой его составляла женская половина царской семьи, а вовторых, он был примером отношения представителей духовного сословия к нуждам венценосцев. Поначалу петь на службы в губернаторский дом приходили сестры ИоанноВведенского монастыря, но к 1918 году их сменил хор одной из тобольских церквей.

В связи с ограничением в богослужениях после вышеописанного инцидента с провозглашением царского титула, бывшего на Рождество, надежда на новое прикомандирование монахинь растаяла, и по инициативе императрицы она сама, дочери и приближенные стали учиться петь при домашних службах. Это было связано и с финансовыми сложностями. 26 февраля государыня свидетельствовала Александру Сыробоярскому: «Будем, вероятно, теперь сами хор составлять, так как не могу настоящего хора содержать больше. Вначале не будет важно, но потом пойдет».

4 марта императрица писала великой княжне Ксении Александровне: «Теперь будем тоже во время службы петь (не знаю, как выйдет). Дети, Нагорный (который тоже будет чтецом – мальчиком читал в Церкви), я и регент».

В Чистый понедельник государь отметил в дневнике, что певчие не могут петь четыре раза в день (то есть на утренних и вечерних богослужениях, и в церкви, и в губернаторском доме). Поэтому императрице и великим княжнам не осталось ничего другого, как петь все великопостные службы на дому под управлением диакона.

В первый день Великого поста, 18 марта, императрица писала Анне Вырубовой: «Сидела на балконе и старалась “Душе моя, душе моя” петь, так как у нас нет нот. Пришлось нам вдруг сегодня утром петь с новым диаконом, без спевки, шло – ну… Бог помог, но не важно было, после службы с ним пробовали. Даст Бог вечером лучше будет. В С., П. и С. [среду, пятницу, субботу] можно в 8 час. утра в церковь. Радость!! Утешение!! А в другие дни придется нам 5 женщинам [императрице и великим княжнам] петь». В среду государыня записала в дневнике: «Пели лучше».

После первой седмицы Великого поста, 26 марта, императрица писала Анне Вырубовой: «Подумай, была 3 раза в церкви! О, как это утешительно было. Пел хор чудно, и отличные женские голоса; “Да исправится” мы пели дома 8 раз без настоящей спевки, но Господь помог. Так приятно принимать участие в службе. Батюшка [Владимир Хлынов] и диакон очень нас просили продолжать петь…»

(Продолжение следует…)