№10-11 2020 г.         

Очень русский человек

К 150-летию И.А. Бунина

В октябре нынешнего года прошло ровно 150 лет со дня рождения Ивана Алексеевича Бунина (1870-1953) – первого из русских писателей, удостоенного Нобелевской премии (1933).

Бунину-художнику присуще обостренное ощущение «всебытия», пребывания в мире Божественного начала. Библейские строки «Господь над водами многими…» становятся эпиграфом к исповедальной повести «Воды многие» (1911-1926), герой которой – мечтатель, созерцатель, художник, одаренный великой исторической памятью, чувством «трепетного и радостного причастия вечному и временному, близкому и далекому, всем векам и странам, жизни всего бывшего и сущего на земле». Ту же мысль Бунин выразил поэтически: «Я человек: как Бог, я обречен Познать тоску всех стран и всех времен».

Образы бунинских героев в рассказах «Иоанн Рыдалец», «Худая трава», «Святые», «Веселый двор», «Аглая», «Лирник Родион» и др. продолжают художественную галерею святых и праведных земли русской, сотворенную Лесковым, создавшим для России «иконостас ее святых и праведников». Бунин всю Россию воспринимал как «икону»: «Если бы я эту “икону”, эту Русь не любил, не видал, – скажет он позднее, – из-за чего же бы я так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так непрерывно, так люто!» Душевная мука писателя – от ясного сознания того, что в народе присутствует «страшная переменчивость настроений, обликов, “шаткость”, как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: “Из нас, как из древа, – и дубина, и икона”, – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает».

В дневниковых записях «Окаянных дней» 5 мая 1919 года на память Бунину приходит характеристика Смутного времени на Руси, данная философом и историком В.С. Соловьевым: «Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь… У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло… Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев…»

В ночь на 15 мая 1919 года писатель фонетически тщательно фиксирует воспоминание бывшего арестанта. За примитивной зарисовкой «ярусов» тюремного быта встает подлинная картина вертикали власти вкупе с вожаками-политиканами: «В тюрьме обнаковенно на верхнем этажу сидят политики, а во втором – помощники этим политикам. Они никого не боятся, эти политики, обкладывают матюком самого губернатора, а вечером песни поют, мы жертвою пали… Одного из таких политиков царь приказал повесить и выписал из Синода самого грозного палача, но потом ему пришло помилование и к политикам приехал главный губернатор, третья лицо при царском дворце, только что сдавший экзамен на губернатора. Приехал – и давай гулять с политиками: налопался, послал урядника за граммофоном – и пошел у них ход: губернатор так напился, нажрался – нога за ногу не вяжет, так и снесли стражники в возок…

Обешшал прислать всем по двадцать копеек денег, по полфунта табаку турецкого, по два фунта ситного хлеба, да, конечно, сбрехал…» Бунин видит, что сущность власти остается неизменной. Страдая душой о России, над которой то и дело сгущаются смутные времена, писатель с возмущением говорит о разлагающем влиянии неправедной власти на душу человека, о преднамеренном осквернении людей властями: «Но какие подлецы! Им поминутно затыкают глотку какой-нибудь подачкой, поблажкой. И три четверти народа так: за подачки, за разрешение на разбой, грабеж отдает совесть, душу, Бога…»

Противодействие сатанинским силам, устремившимся погубить Россию, может быть найдено только в Боге, в служении Ему молитвой, словом, делом. Церковная красота, церковное пение, по признанию писателя, трогали его «необыкновенно», вызывали «чувство легкости, молодости. А наряду с этим – какая тоска, какая боль». Облегчение душевной муки находил Бунин в православном храме: «Часто заходим и в церковь, и всякий раз восторгом до слез охватывает пение, поклоны священнослужителей, каждение, все это благолепие, пристойность, мир всего того благого и милосердного, где с такой нежностью утешается, облегчается всякое земное страдание».

Писатель свято верил, что Русь не «дубина», а «икона». Бунинскую мысль продолжают раздумья его современника, философа и писателя И.А. Ильина: «Русь именуется “святою” не потому, что в ней “нет” греха и порока; или что в ней “все” люди святые… Нет. Но потому что в ней живет глубокая, никогда не истощающаяся, а по греховности людской и не утоляющаяся жажда праведности, мечта приблизиться к ней, душевно преклониться перед ней, художественно отождествиться с ней, стать хотя бы слабым отблеском ее <…> И в этой жажде праведности человек прав и свят при всей своей обыденной греховности». Именно такое отношение к святой Руси свойственно Бунину-художнику, какие бы жестокие и темные стороны русской жизни он ни показывал, например, в повестях «Деревня» (1909-1910), «Суходол» (1911), в рассказах «Танька» (1892), «Ночной разговор» (1911), «Чаша жизни» (1913) и др.

В рассказе «Косцы» (1921) память подсказывает писателю один момент народного бытия: «в березовом лесу рядом с большой дорогой пели косцы – с такой же свободой, легкостью и всем существом». Бунин передает самую суть «серединной, исконной России» и кровное, нерасторжимое родство с ней русского человека, как бы далеко от нее он ни жил: «все мы были дети своей Родины и были все вместе, и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств <…> что эта Родина, этот наш общий дом была Россия и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу».

Долгие тридцать три года Бунин жил вдали от Родины. Но России-«иконе» он не изменял никогда, каждый миг сохраняя в душе и мыслях «благословение отца своего, гробы родительские, святое Отечество, правую веру в Господа нашего Иисуса Христа!». Мучительная ностальгия – «сладкое и скорбное чувство Родины» – ни на мгновение не оставляла писателя: «Разве можем мы забыть Родину? Может человек забыть Родину? Она – в душе. Я очень русский человек. Это с годами не пропадет».

В творчестве Бунина периода эмиграции нарастают мотивы одиночества, скитальчества, бесприютности:

У зверя есть нора, у птицы есть гнездо…
Как бьется сердце горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой наемный дом
С своей уж ветхою котомкой! (1922)

В основе этих стихов – евангельская притча, словами которой говорил о Себе Христос: «лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мф. 8, 20). Бунин, покинувший в юности родное гнездо своей обедневшей дворянской усадьбы, по словам матери, «с одним крестом на груди», с тех пор не имел собственного пристанища. «Мой дом – дорога», – говорил он.

Иллюстрации Алены Дергилевой к книге И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева»

Рассказ «Копье Господне» (1913), созданный по живым впечатлениям путешествий писателя, в философском масштабе представляет человеческую жизнь как вечное странничество в безбрежном море, полном зловещих предзнаменований: «беззвучно, этими слабыми и бедными знаками, которыми дает весть крохотная человеческая жизнь другой такой же, окруженной морями, пустынями, безвестностью, смертью, ведем мы нашу морскую беседу, – с тревогой и надеждой спрашиваем о той родной точке земного шара, которая нам, скитающимся по всему свету, единственно дорога и нужна…».

В символическом контексте рассказа его финал звучит как лирическое заклинание – почти молитва – о человеке: «Но да сохранит Бог-ревнитель и его счастье!».

Тема Божьей милости, христианского упования на высшее заступничество и тема родной земли, Родины в ее русских приметах («полевые пути меж колосьев и трав») особенно пронзительно соединились в бунинском стихотворении «И цветы, и шмели, и трава, и колосья…» (1918):

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет – Господь сына
блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я все – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав –
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленям припав.