№7 2019 г.         

Очень загадочное произведение

(Евангельское прочтение пьесы А.П. Чехова «Три сестры»)

Многие литературоведы, а вслед за ними и читатели, считают пьесу «Три сестры» самым загадочным произведением А.П. Чехова. Она и в самом деле загадочная, потому что многое, очень многое в поведении героев пьесы понять весьма трудно, почти невозможно.

I Обитатели провинциального города живут очень праздно. «Оттого нам невесело и смотрим мы на жизнь так мрачно, что не знаем труда, – признается Ирина. – Мы родились от людей, презирающих труд…» «Я в самом деле никогда ничего не делал, – вторит ей доктор Чебутыкин. – Как вышел из университета, так не ударил пальцем о палец, даже ни одной книжки не прочел, а читал только газеты… Знаю по газетам, что был, положим, Добролюбов, а что он там писал – не знаю…»

Чуть позже он добавляет: «Может быть, я и не человек, а только вот делаю вид, что у меня и руки, и ноги, и голова; может быть, я и не существую вовсе, а только кажется мне, что я хожу, ем, сплю. (Плачет.) О, если бы не существовать!»

Праздность, как мы знаем, корень всех пороков; она разлагает человека, разъедает его, как ржавчина; неудивительно поэтому слышать от доктора такие, мягко говоря, грустные признания.

Вот еще одно чудовище – штабс-капитан Соленый. Каждое его слово, каждая реплика выдают низкую подлую натуру. «Ужасно страшный человек», – говорит о нем Маша. Другая героиня, Наталья Ивановна, заговорила как-то о своем ребенке, уверяя присутствующих, что он «необыкновенный». «Если бы этот ребенок был мой, то я изжарил бы его на сковородке и съел бы», – мгновенно прореагировал Соленый.

Как его назвать? Дикарем, троглодитом, людоедом? Не знаю. Да и вообще есть ли слово, которым можно охарактеризовать таких людей, мертвых по преступлениям… (Еф. 2, 1)?

II

Все герои чеховской пьесы, все без исключения несчастны. Прислушаемся к их речам.

«О, я несчастная! – восклицает Ирина. – Не могу я работать, не стану работать. Довольно, довольно! Была телеграфисткой, теперь служу в городской управе и ненавижу и презираю все, что только мне дают делать… а время идет, и все кажется, что уходишь от настоящей прекрасной жизни, уходишь все дальше и дальше, в какую-то пропасть. Я в отчаянии, и как я жива, как не убила себя до сих пор, не понимаю». Она не догадывается, что давно себя уже убила, что давно, подобно доктору, как бы не существует и что вместо нее живет кто-то другой.

А Маша все повторяет и повторяет как бы в забытьи все одну и ту же фразу, запомнившуюся еще со школьной скамьи: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» Это ее мечта, ей так хочется умчаться из этого пошлого, скучного города куда-нибудь подальше, лучше всего к лукоморью, где растет большой высокий дуб, ветви которого дают густую тень, и где так хорошо отдохнуть в знойный летний день. Она завидует даже птицам: «А уже летят перелетные птицы… Лебеди или гуси…

Милые мои, счастливые мои…» Они улетают в теплые южные страны, где много света, радости, а она никуда не может улететь, ни к Черному морю, ни к Балтийскому, ни к Средиземному, и в Москву она тоже не может уехать, хотя все время мечтает об этом. «Неудачная жизнь», – признается Маша (эти слова могли бы сказать и ее сестры). Горькая истина, очень горькая, но изменить ничего нельзя.

Жизнь человеческая на весах героев пьесы не стоит и гроша. Соленый совершенно хладнокровно готовится к убийству барона Тузенбаха: убить вальдшнепа или человека – какая разница? Чебутыкин недалеко ушел от него. «Барон хороший человек, – говорит он, – но одним бароном больше, одним меньше – не все ли равно? Пускай! Все равно!»

III

Задумываются ли сестры, главные герои пьесы, о смысле жизни? Да, то одна из них, то другая, то третья делают попытки разобраться в этой сложной, запутанной, непонятной жизни, но все их усилия заканчиваются, как правило, ничем. Ближе всех к истине оказывается Маша, самая младшая из сестер: «Мне кажется, человек должен быть верующим или должен искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста… Жить и не знать, для чего журавли летят, для чего дети родятся, для чего звезды на небе… Или знать, для чего живешь, или же все пустяки, трын-трава».

Хорошая, здравая мысль, но она остается без применения – ни Маша, ни ее старшие сестры палец о палец не ударили, чтобы обрести Истину, чтобы приблизиться к Богу, чтобы встать на путь спасения. Вместо этого они, как и другие герои пьесы, занимаются пустым времяпрепровождением, праздными мечтаниями, жалким философствованием.

Продолжая разговор, Маша как бы вскользь замечает: «У Гоголя сказано: скучно жить на этом свете, господа!» Говоря эти слова, она имеет в виду только то, что жизнь скучна, безрадостна, однообразна, полна пошлости, грубости, невежества, всякой дури. А ведь Гоголь вложил в эту фразу глубокий подтекст, вытекающий из содержания его произведения («Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»). Речь у него идет о самом главном, о вере, а точнее, о неверии Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Они поссорились и никак не могут примириться потому, что ни разу в жизни не взяли в руки Евангелие, не знают истин, изложенных в нем, не знают, что, если человек поссорился с другим человеком, то должен примириться с ним до захода солнца, что если он не простит обидчика, то и его Господь не простит.

О чем угодно говорят герои пьесы – о своей работе, о своих начальниках, о погоде, о комарах, о жареной индейке и сладком пироге с яблоками, о многих других второстепенных вещах, – а вот о душе как-то не получается. Только один раз Ирина, будучи не в лучшем настроении, заметила: «…душа моя как дорогой рояль, который заперт и ключ потерян».

Душа заперта на ключ. Да и как может быть иначе, если она не знает Бога, не знает молитв, не вкушала Святых Христовых Таин, не согрета Божией благодатью? Мало этого, оказывается, и «ключ потерян».

Что может быть горше этого? Что может быть печальнее? Что может быть трагичнее? Это значит, что все пути отрезаны, поезд ушел, птицы не поют, солнце зашло, и стало очень темно, непроглядная ночь стала еще непрогляднее – кричи не кричи, все равно не докричишься. Это значит, что бедная душа давно мертва, и нет ни одного человека, который отправился бы на поиски потерянного ключа.

IV

«Надо жить», – говорит одна из сестер. Но жизнь без Бога – разве это жизнь? Это прозябание, это тлен, это, если быть точнее, смерть. Сестры то и дело порываются уехать в Москву, это их заветная мечта. Но какой в этом толк? Предположим, что их мечта осуществилась, и они, наконец, оказались в столице. Что-нибудь изменилось бы в их жизни? Проснулись бы они от греховного сна? Зашли бы хоть раз в храм? Ничего подобного! Ничегошеньки бы в их жизни не изменилось, какие они были, такими бы и остались. И окружение в столице было бы такое же пошлое и мелочное; там их окружали бы точно такие же мертвецы, как и в провинции.

Евангелие сестры не читают, как будто его не существует; ну хорошо, тогда вспомнили бы известные слова Гоголя, оставленные им в предсмертных записках: «Будьте не мертвые, а живые души». Может быть, эти слова помогли бы им задуматься о своей жизни. Как ни жаль, но для них и Гоголь не существует.

В чеховской драме есть одна символическая сцена. Чебутыкин роняет фарфоровые часы, и они разбиваются вдребезги. Как понять этот инцидент? Время для героев пьесы как бы остановилось, для них уже не существует будущего. Да и настоящего не существует (Чебутыкин: «Может, я не разбивал, а только кажется, что разбил. Может быть, нам только кажется, что мы существуем, а на самом деле нас нет»).

Попутно вспомним третье действие драмы, когда в городе случился пожар (Вершинин: «Если бы не солдаты, то сгорел бы весь город»). Пожар – это метафора, напоминание о другом огне, геенском, в котором будут мучиться те, кто не захотел узнать Бога или отверг Его существование. («И судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими… (Откр. 20, 12)). «Три сестры» – это печальный реквием, написанный гениальным пером.

V

Герои чеховской пьесы постоянно задают себе и другим важные злободневные вопросы. Андрей Сергеевич Прозоров, умный незаурядный человек, хочет, как и его сестры, понять, что же происходит с ним и с его окружением. «Отчего мы, едва начавши жить, становимся скучны, серы, неинтересны, ленивы, равнодушны, бесполезны, несчастны? – недоумевает он. – Город наш существует уже двести лет, в нем сто тысяч жителей, и ни одного, который не был бы похож на других, ни одного подвижника ни в прошлом, ни в настоящем, ни одного ученого, ни одного художника, ни мало-мальски заметного человека, который возбуждал бы зависть или страстное желание подражать ему… Только едят, пьют, спят, потом умирают… родятся другие и тоже едят, пьют, спят и, чтобы не отупеть от скуки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней, водкой, картами, сутяжничеством, и жены обманывают мужей, а мужья лгут, делают вид, что ничего не видят, ничего не слышат, и неотразимо пошлое влияние гнетет детей, и искра Божия гаснет в них, и они становятся такими же жалкими, похожими друг на друга мертвецами, как их отцы и матери…»

Рассуждает он правильно, здраво, более того, ясно видит, что вокруг него одни мертвецы; он мог бы смело сказать: в городе мертвец на мертвеце сидит и мертвецом погоняет. (Иисус сказал как-то одному из Своих учеников: «…предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8, 22)).

VI

Итак, если взглянуть на чеховское произведение не светскими, а духовными очами, то все становится ясным, от загадок не остается и следа. Жизнь без Христа – вот главная мысль «Трех сестер», вот ключ, которым открывается это произведение. Пьеса А.П. Чехова – это громовой набат, который русский народ, к сожалению, не услышал. Она написана в 1900-м году, в то время, когда безбожие, как проказа, поразило русское общество: вольнодумство, праздность, лицемерие, богохульство царят везде и всюду. До первой русской революции осталось всего пять лет, до второй – семнадцать. Зоркий писатель, который прекрасно видит язвы общества, говорит громко, во весь голос, без лицеприятия, но его голос – это голос вопиющего в пустыне.

После разрушительной революционной смуты прошло сто лет. Что-нибудь изменилось в России за это время? Прозрел ли русский народ? Проснулся ли от греховного сна? Понял ли причину всех зол, бед и несчастий, которые обрушились на него и которые множатся, как снежный ком, катящийся с горы? К большому сожалению, на все эти вопросы придется дать отрицательный ответ. Верность Богу сохранило только «малое стадо», а основная масса русского народа по-прежнему остается «в стране далече».

Так что же нам ждать? Что мы пожнем завтра и послезавтра? Новые беды и новые несчастья, еще более грозные и разрушительные, чем прежние. Ныне русские люди страдают от безбожия еще сильнее, чем чеховские герои. Но, как и чеховские герои, пребывают в бесовском расслаблении.

VII

Три сестры: Ольга, Маша, Ирина. Но есть другие три сестры: святые мученицы Вера, Надежда, Любовь, которые пламенели любовью к Богу и которые остались верны Ему до конца; они принесли Ему в жертву свои юные жизни – как некое чудное и невыразимо прекрасное благоухание.

А.П. Чехов сознательно не дал своим героиням этих имен, потому что они их недостойны. На мой взгляд, замысел пьесы у Чехова созрел именно в тот момент, когда он прочитал житие трех сестер, удостоившихся вечного блаженства в райских обителях. Вера, Надежда, Любовь жили с Богом в сердце, а Ольга, Маша и Ирина ни разу в своей жизни даже не вспомнили о Нем. Драма «Три сестры» – наисовременнейшее и наипронзительнейшее произведение. Редко какой автор добивался на таком малом пространстве таких больших и высоких прозрений. В пьесе заключено сильное обобщение: дом Прозоровых – провинциальный город – Москва – Россия – все человечество. Неудивительно поэтому, что чеховская пьеса с огромным успехом до сих пор идет не только в театрах нашей страны, но и во всем цивилизованном мире.

Николай КОКУХИН,
член Союза писателей России,
г. Москва