Неодинаковые люди приходят в воскресные и праздничные дни на богослужения в собор: разной национальности, молодые и пожилые, образованные и не очень, модно одетые или скромно… Всех их объединяет одна православная вера. Мотивы прихода в храм особенно интересны у тех, кто вырос и большую часть жизни прожил в годы отрицания Бога и любой веры. Воспоминаниями о своем воцерковлении и о том, как удалось им сберечь семьи, поделились две наши добрые и искренние мироносицы-прихожанки. Рассказ первой из них записан от первого лица.
Лукьянова Галина Григорьевна:
БОГ ВСЕГДА БЫЛ СО МНОЮ
РЯДОМ
Бога я прежде не знала, но в моей
жизни Он был всегда рядом со мной. Даже
когда я, не помнящая ни мамы, ни папы, ни
родного дома, никакой личной вещи, куколки
или посуды, попала в детский дом.
О том, что родилась я на Севере, имелась запись в какой-то моей справке. Год
рождения нам, малышам, устанавливали
визуально, по внешнему виду. Помню, как
нас осматривали голеньких. Мне поставили
год 1940-й. Шла война, детей сиротствующих
было много, особенно из Ленинграда. Помню
детский приемник в Салехарде. Дождь осенний, уныло моросящий по лужам и крышам.
Нас кутают от холода и сырости, прикрывая
собою, добрые воспитатели. Помню, как в
привычном своем одиночестве (подруг у
меня не было) шагаю по улице и удивляюсь
тому, что земля наша похожа на блюдце,
а небо на опрокинутую над ним голубую
чашку. Увлекаюсь этим своим открытием и
не обращаю внимания на треск и хлопанье
по подолу моего скудного пальто какихто мелких штучек. И только когда ко мне
кидаются воспитатели и, прикрывая собой,
тащат в сторону от дороги, узнаю, что проказники-мальчишки нашли оружие и устроили
в заброшенном сарае тир!..
Я ученица 2-го класса. В трюмах парохода нас, детишек, увозят по реке в Тобольск.
Высаживают в Бекеревке, на берегу, противоположном тобольскому кремлю. Встречают
нас сердобольные бабушки. Угощают чем
Бог послал. Мне досталась соленая морковка, вкус которой показался странным и
неприятным. Сейчас, по прошествии многих
десятилетий, понимаю, что в войну народ
питался скудно. Нас же, детдомовцев, государство неплохо кормило, вот и поморщилась
я тогда от невкусной морковки!
Из Тобольска нас распределяют по разным детским домам. Я попала под Тюмень,
в деревню Борки. Идет 47-й, потом 48-й год.
С войны у некоторых детдомовцев возвращаются родители. Из Одессы приехал папа
за Валей Ушаковой. Галку Малкову, которая
оказалась Марковой (букву «р» неправильно
произнесла, так и записали), забирает мама.
Не сразу признала женщина дочку, попросила детей показать, у кого есть родимое
пятно на боку. Я с радостью обнаруживаю,
что у меня есть выпуклая родинка, но мне
говорят, что у меня – бородавка, а родимое
пятно у Галки. Я не сдаюсь, со слезами
оспариваю: «Нет, это моя мама!..»
Обед в детдоме. Фото 1940-х гг.
Вскоре отъезды счастливчиков закончились, стали мы опять спокойно жить.
Меня полюбила красивая молодая воспитательница, Екатерина Александровна Максимова. Водит к себе домой, где я играю
с ее сынишкой и живущей у нее больной
сердечницей-девочкой по фамилии Горева.
Как любимица воспитательницы я получаю
от нее красивые белые бантики и синие
ботиночки. Впрочем, пользуюсь обновками
недолго: постирала, повесила на забор
сушить, а их и украли! Обиды у меня нет,
всем ведь нравится красивое. Екатерина
Александровна сделала меня активисткой.
Где я только ни участвую – и пляшу, и
танцую, и пою, и стихи читаю!
В 15-16-летнем возрасте нам снова
правят документы – ведь даты рождения
были только годовые, а тут и дни рождения
проставили. Екатерина Александровна записала меня на праздничную дату – 1 мая.
Все последующие годы день рождения мой
приходился на шествие в рядах демонстрантов. Там же меня и поздравляли, дружно
на руках качали, подбрасывали. Хорошую,
заботливую мне дал Бог благотворительницу!
Но пришла пора расставаться, закончилось
детство, наступала взрослая жизнь, пора
выбора профессии. Я не определилась, а
подруга моя, Люся Букатина, мечтавшая
о медицине, мне предложила: «Поехали в
медицинское училище, поможешь мне диктант написать!» Поехали, написали – обе
на двойки. Но детдомовских принимали
по льготе, и Люся осталась учиться, а я
вернулась в детский дом: рассудила, что
медицина не мое призвание.
В составе группы из десяти человек я,
впервые нарядная – в шерстяном голубом
платье, но в страшном темном платке,
была отправлена в Салехард. Поселили нас
в общежитие рыбоконсервного комбината,
чтобы учились и работали здесь же на
практике. Работа – восьмичасовое стояние
на конвейере с расфасовкой консервы по
баночкам. После первой же смены, закинув
гудящие от усталости ноги на спинку кровати, я заревела: «Девчонки, а ведь это – на
всю жизнь!»
Потом привезли нас в Тазовское. И
снова труд на расфасовке. Тут я ошпарилась кипятком, несмертельно. Платили нам
стипендию – 9 рублей. Понимания, что надо
для себя что-то из одежды, белья покупать,
у нас, детдомовских, не было. Я проедала
эти деньги на сгущенке. Неудивительно,
что домашние девчата превозносились над
нами. Приходилось нам слышать в свой
адрес: «нищенки», «неряшки», «вонючки»,
«замухрышки»! Но обиды, как всегда, у
меня не было. А тут и на производстве
нам решили помочь – выдали коричневый
штапель на платья. Приоделись «нищенки».
На досуге мы пили, курили, но мне не нравилось. Уберег Бог от этой напасти меня.
А вот подруга Валька – наверное,
пропала…
Приглянулась я в Тазовске парню вольнонаемному из техникума
рыбного, Александру. Дружила-то со
многими парнишками: вечер с одним
танцую, в следующий с другим, а
там и с третьим. В Александра же я
влюбилась. В 19 лет встретились, а в
20 поженились. Через год появилась
дочка. Питались мы в тундре – ягодами: морошка, черника, голубица,
княженика. Брали хлеб с собой да
там, в тундре, и ели их с хлебушком.
Грибы-обабки собирали, Александр
уток стрелял. Через три года я, сыночком
семимесячным беременная, отправилась с
полупустым чемоданчиком к мужу, который
вперед к своей матери уехал. Летела в трясучем самолете-кукурузнике и удивлялась:
всех пассажиров рвет, а мне хоть бы хны,
я – как огурчик!
Родился у нас с Александром сыночек, а
потом… – страха перед Богом и греха мы
не ведали! – пошли аборты. Встали самостоятельно на ноги, работали и квартиру
получили в Ялуторовске на «молоканке».
Все бы хорошо, но что ни год – аборт, и
муж полюбил выпивку. Я терпела: когда он
во хмелю, гневливым был, но всегда было
чувство, что он, хоть и ровесник, а старше
меня, и я слушаться его должна!
Вскоре моя доченька заневестилась,
от женихов не было отбоя. Но выбрала не
лучшего – пил наш зять. Сначала несчастливую свою жизнь дочь от нас скрывала.
Но мое материнское сердце беду чувствовало, плакали мы с ней обе врозь. Видно,
по моим грехам – абортам не получилось
у кровинки моей семейное счастье!
В церковь я впервые пришла, когда
дочь с внуками решили от своего горепапы уйти. Привела я дочь с ребятишками
покреститься, чтобы стали они под защиту
Бога. Религиозного же чувства у самой
не было, скорее – любопытство. Стояла в
шляпе, на каблуках, в модном пальто с чувством исполненного по отношению к дочке
и внукам долга: доброе дело сделали! Но в
храм с тех пор по вечерам после работы
стала захаживать. Священник – молодой,
красивый, любящий детей – как ангел,
легкой походкой летал! Захотелось мне
почему-то Библию. В продаже этой книги
книг не было, выручил коллега на работе.
Принес небескорыстно – купила за тысячу.
Читаю – и ничего не понимаю: «Бытие…»,
– но все равно читаю, даже в санаторий
по путевке поехала с Библией и иконкой
Спасителя – набожная.
Уже после позвали меня креститься. Не
как обычно, а с начальством – с бабами из
городской администрации. После крещения
счастливая была: крестик на мне, свидетельство с датой от 3 апреля 1992 года
на руках! Батюшке, отцу Евгению, угодила
правильным произношением у алтаря слов
молитвы: «Святаго Духа», а не «Святова»
сказала!
Стали мы с внуком Алешей прихожанами. Счастье было! Алеша батюшке угольки
для кадила носил, раздувал. С богослужений
же нас приходящих дед, бывало, домой не
пускал – был против религии, даже в храм
приходил с разборками! Но – видно, и
впрямь сила Господня в немощи совершается! – заболел наш дед и стал со мною в
собор похаживать, в церковных таинствах
Исповеди и Причастия участвовать. На вопрос: «Почему раньше не ходил?» – ответ
его был коротким: «Дураком был!» Повенчались мы с ним… Ушел в мир иной мой
Александр православным христианином в
76 лет. Трудновато мне тогда без мужа
стало материально, но помощи у государства никогда не просила: государство меня
воспитало, вырастило! А Бог? Он всегда
рядом был. Во все трудные годы хранила
меня Его, Божья, сила!
Сычева Зоя Егоровна:
ГОСПОДЬ ВСЕГДА ДАВАЛ МНЕ
ПРОСИМОЕ
Зоя родилась в 1936 году в семье, где,
несмотря на антирелигиозную государственную пропаганду, твердо веровала в Бога
мама. Был ли верующим их папа, Зоя с
сестрой и братом не запомнили. Началась
война, и хозяина-кормильца Егора проводили
в 1942 году на фронт. Уже в следующем
году мама со слезами на глазах читала
извещение: «пропал без вести». Молилась,
ждала: бывали ведь случаи, когда после
таких извещений женщины узнавали о том,
что солдат остался жив.
Молилась за папку и маленькая Зоя. В
1944 году она с подружкой даже на всенощную службу в Никольскую церковь впервые
попросилась. А утром после бессонной той
праздничной ночи отправились девчонки в
школу, да вот незадача: учительница уже была
осведомлена о ночном походе первоклашек в
храм и на уроки их не пустила! Отправила домой, наказав, чтобы передали своим мамам,
что их вызывают на беседу в школу.
Беседа оказалась короткой. «Если ваши
дети будут верующими, из школы их ждет
исключение», – строго сказала уставшим
от бесконечного труда и бессонных ночей
женщинам Дарья Георгиевна.
«Я как верила в Бога, так и дальше буду
верить, – тихо, но твердо сказала после той
беседы своим детям Зоина мама. – А вам
теперь надо самим выбирать. Покажете себя
верующими, останетесь безграмотными».
Уходить из школы девчонке не хотелось,
были там подружки и любимый школьный
предмет – математика. Была и работа. Помогали они с братом маме-сторожу охранять
склады заготконторские, особенно в страдную
летнюю пору, когда женщина уходила на
покос. Годы были голодные, у людей даже
соли порою не было, и склады с продуктами
иной раз подкапывали. Зоя и братик зорко
наблюдали с крыши сарая за охраняемыми
объектами. От страха перед ворами девчонка
обращалась в покрытое облаками серое небо:
«Господи, сделай так, чтобы мама поскорее
пришла!» И тут же из-за угла вблизи показывалась устало идущая мамина фигурка – Бог
давал маленькой Зое просимое!
Закончилась война. Вместо отца в семью пришло в 1947 году новое извещение,
в котором сообщалось, что погиб Егор в
концентрационном лагере. Семью лишили
пособия за погибшего отца и, что еще
больнее ударило, – окружили презрением:
к пленным в те годы относились как к предателям. Особенно обидно за папку
было Зоиному братишке. Затравленный мальчик, не раздумывая, лишил
маму последнего, что осталось от не
вернувшегося с войны мужа, – сжег
отцовские письма!
Жить и растить детей помогала
маме вера в Бога, благодаря которой удалось и Зое, несмотря на их
семейные материальные трудности,
получить не только среднее образование, но и тюменский лесотехнический
колледж окончить.
В поселке Тап Заводопетровского
лесхоза началась у молодого специалиста-технолога самостоятельная
жизнь. Нравилась Зое ее работа.
Вдохновляла молодую девушку и дружба с
видным местным пареньком. Но, узнав о
неверности любимого, не раздумывая, уволилась и уехала она в родной Ялуторовск,
где так же самозабвенно стала работать на
лесозаводе. «Неверный» приезжал, уговаривал, звал замуж, но девушка отказала ему.
С еще большей самоотдачей Зоя посвящала себя работе. Когда ей исполнилось 25
лет, сердце уже не так болело по обманутой
любви, но все еще было незанятым, и в ответ
на насмешливое тетушкино: «Уж не хочешь
ли ты старой девой остаться?» – последовало
торопливое Зоино обращение к Богу: «Господи, дай Ты мне уже любого мужа, а уж я с
моею чистотой и непорочностью постараюсь
его, если понадобится, воспитать, исправить!»
И снова, как в детские Зоины годы, Господь
дал просимое – «любого мужа», который
оказался в возрасте за тридцать и… пьющий.
Началась в 1964 году их семейная жизнь.
Родился первенец-сыночек, которого безумно любил уже немолодой отец. Пожалуй,
и жену он любил так же безумно – сильно
ревновал привыкшую к трудовым подвигам
молодую маму. «Оставь работу, займись
сыном!» – скомандовал однажды. И оставила.
Впрочем, ненадолго: узнала, что носит она
под сердцем второго ребеночка, и устроилась на лесозавод рабочей. Ревновал муж,
казалось, сильнее прежнего! Перешла на
другую работу, в теплосеть – опять ревновал.
Пить не переставал. В роддоме с сыночком
оказались в затруднительном положении:
надо возвращаться домой, а муж в хмельном
угаре отмечает очередное отцовство, барак
нетопленый, холодно. Выручила подруга по
работе – забрала мамочку с новорожденным,
соседа по бараку упросила печь истопить.
Сидя в не согретом еще бараке, одетая в
пальто, с сыночком в одеяле, кажется, задремала Зоя и вдруг от непонятно кем произнесенных слов вздрогнула. «Жить-то ему (сыночку) не больше 19 лет» – такими были
эти слова. Проснувшись, заспорила: «Сколько
бы ни жил, пусть живет!»
Растили с мужем уже двоих сыновей. Из
барака в дом переехали. Появилась возможность забрать у брата старенькую, лежачую
уже маму. «Буду помирать, так в мой дом
меня увезите обратно», – сказала появившаяся в семье мама. Оказалось, снилась
ей однажды собственная смерть, видела,
как увезли ее тело из дома родного, гроб
с ним поставили в церкви. Отпевали, а она
при этом была жива и душою чувствовала
неописуемую радость… Месяца не прошло,
заумирала мама. И снова обращение к детям
прозвучало от нее: «Домой меня везите!»
Дочери уговаривали: «Ну что ты придумала,
как можно от дочери к снохе тебя везти?» А
мама все твердит слабеющим голосом: «Домой!» Голос пропал, жестами показывает. И
тогда догадалась Зоя, что надо единственную
в доме икону святого Серафима Саровского,
от атеиста мужа припрятанную, достать. С
иконой зашла к умирающей со словами:
«Прости нас, мама, детей твоих, зятя, внуков» – всех перечислила. И добавила: «А
тебя, наша мама, Господь простит». И случилось чудо: лицо мамино осветила счастливая
улыбка! Удивленно смотрели дочери на эту
улыбку и в себя пришли, когда поняли, что
тело у мамы холодное. Был потом и дом
родной, и отпевание новопреставленной в
церкви по благословению батюшки Ильи. А
Зоя Егоровна с какой-то маминой твердостью
в голосе сказала после похорон атеистумужу: «Икона святая отныне будет висеть
в углу нашей спальни!» Муж не возразил.
Были потом и проводы деток в армию,
и судимость первенца: от тюрьмы и сумы,
как известно, зарекаться не следует. Но помогала Зое Егоровне в трудных жизненных
ситуациях унаследованная от матери вера
в Бога. Помогала церковь, в которую стала
она ходить после чудесного отпевания мамы.
Скорбей меньше не стало. Муж так же
выпивал, ревновал, мог и руку поднять на
жену. Но висела в углу спальни икона Серафима Саровского, и это была уже маленькая
победа Зои, обещавшей Богу воспитать, исправить «любого мужа». Хотя, отмечая со
старшим сыном долгожданную после разлуки
встречу, супруг сделал ему «важное сообщение»: «Мать-то надо бы психиатру показать:
по ночам одно свое – молится!»
Младший их сын, по характеру мягкий,
ласковый, маму, как мог, берег. Но не
уберег себя – трагически погиб в 26
лет. За три дня до его смертельного
ранения не находила Зоя Егоровна
себе покоя. А в день, когда выстрелил
в сыночка совершенно незнакомый
человек, физически почувствовала
мать беду – словно игла в ее сердце
вонзилась. Казалось, рухнул весь ее
мир, когда в доме появился гроб с
телом сына – ее опоры, ее надежды.
Не помня ни себя, ни Бога, приняла
она решение отправиться в мир иной
вместе с сыном: с веревкой в руках
вбежала в собственную спальню, да
неведомой силой словно сражена
была. Лежа ничком в постели своей, под
иконой святого Серафима, вдруг услышала
властный голос: «А теперь посмотри, что
мы с твоим сыночком сделаем!» И увидела
сына грязного, в лохмотьях, несчастного, в
окружении клюющих его мерзких птиц. Тот
же голос произнес уже мягче: «И посмотри
теперь, каким он может быть». И вновь
явлен был сын в чистом светлом костюме с
белым воротничком – таким, как он любил
одеваться при жизни. «Выбирай, все это
зависит только от тебя!» – строго произнес
голос. И мать, оставив веревку, вбежала в
комнату с гробом сына, почти выкрикнув:
«Господи, забери моего сыночка! А меня,
окаянную, прости!..»
Икону святого Серафима Саровского Зоя
Егоровна передала Сретенскому собору, за
открытие которого она молилась по ночам
от закладки и освящения камня с памятной
надписью «Здесь стоял взорванный в 30-е
годы собор» до возведения красавца-собора
и его освящения.
Муж христианки Зои перестал быть
атеистом. После 46-летней их совместной
жизни, на пороге своего ухода в вечность
исповедал он свои грехи молодому священнику, причастился Святых Христовых Таин
и мирно отошел к Господу – исправленный,
перевоспитанный!
Зоя Егоровна в свои 87 лет, как когда-то
ее мама, не мыслит жизни без Бога. Любит
и всех своих ближних. Невзирая на немощи,
потихонечку ходит по воскресным дням в
наш ялуторовский Сретенский собор.
Рассказы записала
Татьяна МОЛОДЫХ,
прихожанка Сретенского собора
|
![Перейти в раздел [Документы]](../images/doclogov.gif)
