№4 2023 г.         

МИР, В КОТОРОМ МОЖЕТ ЖИТЬ ДУША: о произведениях Чарльза Диккенса

Произведения Диккенса, столь любимые в России уже с 1840-х годов – с появления первых переводов, сегодня, к сожалению, не входят в джентльменский набор настольных книг современных интеллектуалов. Наши подростки, увлеченные компьютерами и видеоужасами, в лучшем случае с недоумением пожмут плечами. Скептики иронически заявят о розовом утопизме и сентиментальности, запутанности сюжетов, возведут в главный грех неизменный happy end диккенсовских романов.

Но оценки эти не новы. К примеру, революционно настроенную критику постоянно раздражала «мещанская сентиментальность» Диккенса. Известно воспоминание Н.К. Крупской о том, как «Ильич не выдержал», покинул театр во время постановки «Сверчка за очагом». Однако все это – только скольжение по поверхности. И тысячу раз прав Гилберт Кит Честертон, автор одной из лучших монографий о Диккенсе, в своем утверждении, что английский романист признан «королем, которого можно предать, но свергнуть уже нельзя». «Каким бы ни был диккенсовский отпечаток на мягкой глине нашего поколения, глубина его такова, что он спокойно сносил накаты времени», – писал Генри Джеймс.

Нам надо только открыть книгу Диккенса, и тогда даже самый предубежденный критик почувствует не отталкивание, а магическое притяжение, ощутит тепло, исходящее от текста, словно от горящих поленьев. На это удивительное свойство диккенсовской прозы обратил внимание В.Б. Шкловский: «Диккенс – превосходный писатель, способный вызвать участие у самого опытного читателя, способный у предубежденного вызвать слезы…».

Духовное просветление всегда наступает, потому что этот выдуманный художественный мир, причудливый и трогательный, на удивление отвечает нашим реальным жизненным стремлениям к внутренней гармонии и равновесию, нашей затаенной надежде на то, что мы сможем преодолеть отчаяние, что душа человеческая выстоит, не погибнет, несмотря ни на что. Честертон замечает, что Диккенс создал «мир истинный, в котором душа наша может жить». Современный «боевик» – в лучшем случае короткий антракт в нашей жизни. Но в дни, когда выходил «Пиквик», люди «считали антрактом жизнь между очередными выпусками».

Огромно влияние Диккенса не только на читателей, но и на писателей. Как утверждал Генри Джеймс, «мы снимали с него поистине золотой урожай всевозможных ссылок и ассоциаций». «Между тем мы на русском языке понимаем Диккенса, я уверен, почти так же, как и англичане, даже, может быть, со всеми оттенками; даже, может быть, любим его не меньше его соотечественников», – признавался Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя».

И действительно, великий английский романист – один из самых родственных русской литературе зарубежных авторов. Л.Н. Толстой ценил его как писателя безошибочного нравственного чутья. «Никто меня так не успокаивает и не радует, как этот мировой писатель», – отзывался о Диккенсе Достоевский. Достоевский, Толстой, Лесков видели в «великом христианине» Диккенсе (по слову Достоевского) своего союзника. В.Г. Короленко создал трогательные воспоминания о своем первом вхождении в диккенсовский мир.

С.М. Соловьев, внук знаменитого историка С.М. Соловьева, племянник поэта и философа Вл. Соловьева, называл «диккенсовским циклом» свои стихотворения, навеянные образами английского романиста. Завораживающее влияние диккенсовского романа – в стихотворении О. Мандельштама «Домби и сын». Примеры можно множить и множить. «Случай с Диккенсом» описал К.Г. Паустовский, проникновенный мастер лирически хрустальной русской прозы. Даже в художественном сознании всенародно любимого певца русской природы, русской деревни, русской души Сергея Есенина вдруг оживает диккенсовский образ: Мне вспомнилась печальная история – История об Оливере Твисте.

«Оливер Твист», «Дэвид Копперфилд» или, возможно, любой другой роман по выбору предлагает изучать программа факультатива по литературе. Пусть даже факультатив, но главное – приобщить, «приохотить» к чтению книг Диккенса, в которых так хорошо живется душе. Вполне вероятно, что впоследствии это поможет подростку в укреплении взаимного доброжелательства и мира в отношениях с людьми и самим собой.

Диккенс, как никто, умел понять детскую душу. «Детская тема» в его творчестве – одна из важнейших. «Будьте как дети» – это изречение Христа в художественном мире Диккенса, в мире, где живет его собственное сердце, сохранившее детскую непосредственность и веру в чудо.

В маленьких героях своих романов писатель отчасти воспроизводил и свое собственное детство, отмеченное лишениями и непосильными моральными испытаниями, – он никогда не забывал свое отчаяние, когда маленьким мальчиком работал на фабрике ваксы, унижение, когда родители угодили в долговую тюрьму Маршалси. Писатель психологически точно сумел передать самую суть детской ранимости. «Мы страдаем в отрочестве так сильно не потому, что беда наша велика, а потому, что мы не знаем истинных ее размеров. Раннее несчастье воспринимается как гибель. Заблудившийся ребенок страдает, словно погибшая душа», – замечает Честертон.

Но диккенсовский Оливер Твист и в работном доме, и в воровском притоне сумел сохранить свою добрую душу, человеческое достоинство. Маленькая девочка-фея Нелл Трент, бредущая с дедушкой по дорогам Англии, находит в себе силы поддерживать и спасать близкого человека («Лавка древностей»).

Отвергнутая родным отцом Флоренс Домби («Домби и сын») сохраняет свою нежность и чистоту сердца. Эти и многиемногие другие герои призваны, как и калека-малютка Тим из «Рождественской песни в прозе», напомнить людям о Том, «Кто заставил хромых ходить и слепых сделал зрячими».

«Дэвид Копперфилд» – роман, написанный от первого лица, во многом автобиографический, по отзыву Дж. Б. Пристли, – «истинное чудо психологической прозы». «Главную неиссякаемую силу “Копперфилда” составляет детство Дэвида <…> В литературе и по сей день нет лучшего изображения детства. Здесь есть игра теней и света, присущая началу жизни, зловещей тьмы и лучезарной, снова возникающей надежды, бесчисленные мелочи и тайны, подслушанные у волшебной сказки, – с какой тонкостью и совершенством все это написано!»

Без сомнения, увлечет наших юных читателей и история любви Дэвида к Доре – по словам Ч.П. Сноу, «одно из лучших описаний юношеской любви в мировой литературе». Одна из финальных глав романа, венчающая обширное, масштабное повествованиехронику, называется «Свет озаряет мой путь».

Первое издание «Рождественской песни» Ч. Диккенса, 1843 г.

Источник света здесь – символический. Это «духовный свет», кульминация внутреннего возрождения героя после пережитых испытаний: «И в памяти моей возникла длинная-длинная дорога, и, всматриваясь вдаль, я увидел маленького, брошенного на произвол судьбы оборвыша…». Но былой мрак сменяется «светом в конце тоннеля» – такова внутренняя художественная логика произведений Диккенса. Герои, наконец, обретают полноту счастья: «сердце мое так полно <…> Мы плакали не о минувших испытаниях, через которые прошли <…> Мы плакали от радости и счастья».

Знаменитые диккенсовские счастливые концовки основаны на вере писателя в непобедимое торжество добра как скрытой пружины жизни, в идеалы Нового Завета, в Нагорную проповедь Христа. И главное в вере Диккенса – «религия сердца».

«Ведь для Диккенса – это словно вопрос чести – не дать победы злу». «Можно подумать, что Диккенс испытывал особую творческую радость, заставляя медлительное Провидение поторопиться, распоряжаясь несправедливым миром по закону справедливости».

Д.С. Лихачев назвал Диккенса среди «семейных писателей», «которых читали в семье, обсуждали всей семьей <…> которые имеют огромное значение для нравственного формирования человека». Действительно, Диккенс всегда призывал беречь свой дом, укреплять свою семью, неслучайно его называли «глашатаем радостей семейного очага». Дом, семья у Диккенса становятся священным местом, вмещают всю вселенную… В обращении к читателям в диккенсовском еженедельнике «Домашнее чтение» были такие слова: «Мы смиренно мечтаем о том, чтобы обрести доступ к домашнему очагу наших читателей, быть приобщенными к их домашнему кругу». К семье своих читателей автор относится столь же тепло и доверительно, как и к своей собственной – в десять детей – семье: «Ох, помилуй нас, Боже, мы так уютно уселись здесь в кружок у огня!» И что бы ни говорили, чудом и благодатью своего мира Диккенс способен изменить нас: скучающие развеселятся, плачущие – утешатся.

В рождественской повести «Колокола» писатель выразил свою страстную веру в прогресс, в поступательное движение времени, которое должно привести человечество к совершенству: «Голос времени, – сказал Дух, – взывает к человеку: “Иди вперед!” Время хочет, чтобы он шел вперед и совершенствовался; хочет для него больше человеческого достоинства, больше счастья, лучшей жизни; хочет, чтобы он продвигался к цели, которую оно знает и видит, которая была поставлена, когда только началось время и начался человек». И это призыв к нравственному усилию, к решающему рывку вперед.

Об удивительной современности классика замечательно сказал Г.К. Честертон в своей новелле «Любитель Диккенса»: «С Диккенсом искателю древностей делать нечего, поскольку Диккенс – не древность. Он смотрит не назад, а вперед. Да, он мог бы взглянуть на эту толпу с насмешкой или яростью, но он был бы рад на нее взглянуть. Он мог бы разбранить нашу демократию, но лишь потому, что был демократом и требовал от нее большего. Все его книги – не “Лавка древностей”, а “Большие надежды” <…> Ангел у гроба сказал: “Что ищете живого между мертвыми? Его нет здесь: Он воскрес”».

Алла Анатольевна НОВИКОВА-СТРОГАНОВА,
доктор филологических наук, профессор,
член Союза писателей России (Москва),
историк литературы
ноябрь 2021 г