Путь к вере. Как все начиналось?
Я родился в верующей семье. Атеистическое время было сложным для верующих.
Свое детство я вспоминаю очень отчетливо,
особенно период правления Н.С. Хрущева.
Мы знаем, что он был ярый гонитель Церкви. Помню, даже в детском саду испытывал
гонения: запрещали носить крестик, а тем,
кто носил, снимали, выговаривали. Для нас,
детей, это было странно, непонятно – мы
же ничего плохого не делаем!
Когда в школе учился, тоже были притеснения. Выполняя завет отца, мы не
были ни пионерами, ни комсомольцами. Мы
рано остались без отца: он был фронтовик,
инвалид войны 2-й группы и умер на операционном столе, когда у него извлекали из
головы оставшиеся еще с войны осколки.
Отец говорил, что в войну воевали верующие
люди. Ведь кто воевал? Те, кто родились до
революции, основная тягость войны пришлась
на них. Папа пошел на войну в 25 лет, в 1941
году, всю войну прошел, ранений набрался,
имел контузию, осколки в голове остались,
но выжил. Не ложился на операцию, пока
четвертый сын не родился. Мама хотела
дочку, а он говорил: «Родине нужны солдаты», – все время ведь на Россию нападают,
а война подкосила многих…
В школьные годы еще мне запомнилось,
что все время нас пытались вовлечь в
пионеры. Я был в меру активным общественником, участвовал в мероприятиях, в
художественной самодеятельности, только
вот не носил пионерский галстук, не был
комсомольцем. Когда отец умер, стали больше прессинговать, даже порой приходили,
говорили маме: «Сейчас мы ваших ребят
заберем на государственное воспитание».
Какая-то комиссия приезжала из районо:
осматривали условия жизни, делали замечание про иконы, грозились забрать нас
в детский дом. Мы так боялись! Тогда мне
было лет двенадцать. Помню, к нам пришли
с пионерскими галстуками, подарки принесли,
уговаривали, чтобы хотя бы просто галстуки
надели для формы, не портили общий вид
школы. Мама тогда сказала: «Ну что они
– хулиганы что ли? Оставьте их». У нее
инфаркт был после смерти отца – все-таки
четверых мальчишек вырастить было нелегко.
И тогда они говорят: «Против хулиганов у
нас милиция есть, а вы не соответствуете
нашему будущему. Религиозной пропаганде
места в будущем не будет».
Старший брат поступил в семинарию в
1960 году. А в 1961-м впервые в космос
полетел Юрий Гагарин. Тогда говорили:
«Ура, Бога нет!» Я помню, меня это так
задело. Мы очень расстроились, поехали
в Троице-Сергиеву Лавру, где брат учился
в семинарии. А там на наши недоумения
семинаристы шутя говорят: «В газете напечатали, что он полетел на орбиту на 280
км, а надо было еще немного, не долетел,
чтобы Бога увидеть». А потом объяснили:
«Это, конечно, шутка. Бог есть Дух, и "долететь" до Него не получится». И вот тогда
я первый раз услышал выражение одного из
наших ученых – святитель-хирург Лука Войно-Ясенецкий так говорил: «Я много операций
на головном мозге делал: мозг видел, а вот
ума не видел. Так что, у человека ума нет?»
Когда брат поступил в семинарию, к
нам часто приходили журналисты, чиновники
системы образования – «обрабатывали»,
боялись, чтобы мы пропагандой среди школьников не занимались. Помню, брату говорят:
«Вот вы идете в семинарию, а сейчас в храм
бабушки только ходят. Вот они помрут, и
чем вы будете заниматься? Вы же молодой
человек». А он говорит: «Бабушки вечны, как
сама жизнь». Я понимал, что против Церкви
идут гонения, знал, что многие батюшки
терпят – один сидел в тюрьме, другой был в
ссылке, от третьего отреклась семья… Тогда
модно было отрекаться, отреченцы выдавались за героев. Брату предлагали устроить
его в любой институт, только чтобы он бросил
семинарию. Детским умом мне трудно было
все понять – нельзя же против всей страны
идти! Но большую поддержку оказывали священники. У нас в храме служили батюшки
еще царской «закваски», им было по 70-80
лет. Они говорили, что веру и Родину не
выбирают, как и родителей.
Я помню, нас с детства готовили помогать в храме. Мы приходили в алтарь, кадило
разжигали, записочки читали. Только надо
было стоять так, чтобы нас не видно было,
потому что в храм ходили соглядатаи – следили, чтобы молодежи не было. Мы не ходили
в один и тот же храм: чтобы не привлечь
лишнего внимания, нужно было чередоваться.
Ездили в Троице-Сергиеву Лавру, в Москву,
в храмы, где были хорошие батюшки, которые говорили проповеди, уделяли внимание
молодежи, отвечали на наши вопросы. И в
свой храм тоже ходили, но реже.
В Лавру если съездим несколько раз, нас
уже присматривали. Были случаи, что, исповедовавшись в нижнем храме под Успенским
собором (там проходила исповедь), идем
причаститься на литургию в Трапезный храм
(50 метров), а по дороге нас задерживает
милиция. Сидим там три-четыре часа, на
вопросы отвечаем: «Кто вы? Откуда? А вы
по сумочкам не лазаете? А кошелек такойто не видали?» Служба заканчивается – нас
отпускают. И это было не единожды. Был
случай: в поселке Удельная под Москвой
идем в храм, а женщины-прихожанки за нас
заступались, когда задерживали, и доходило
даже до того, что они нас силой отстаивали
от милиции и «общественников» в штатском.
Человек, уходя служить в Церковь, уходил словно в гетто. Может быть, это была
одна из причин, почему я последним пришел
в семинарию, уже окончив институт, поработав… Братья-священники – они же были
бесправные. Вот нам надо, допустим, террасу
утеплить, газ провести – надо ходить, справку
с работы брать, справку о зарплате – а они
вне закона! Моя светская работа помогала
семье поддерживать хоть какой-то правовой
статус в безбожном государстве.
Духовная школа
и церковное служение
В семинарии я нес послушания пономаря,
потом иподьякона и отвечал за пономарскую
службу. Пел в хоре: ставили то в баритона,
то во вторые тенора. Потом, когда принял
монашество, был монахом, иеродиаконом,
иеромонахом. А вот следующие ступени
прошли за один год: назначили заместителем
ректора, на Благовещение возвели в игумены, а на Троицу – в архимандриты.
В академии в 1986 году произошел серьезный пожар, и меня, студента 4 курса, в
ноябре назначили исполняющим обязанности
эконома Троице-Сергиевой Лавры. А с нового года по благословению Патриарха Пимена
ввели должность заместителя ректора академии по административно-хозяйственной работе, и меня, молодого иеромонаха, назначили на эту должность. Надо было за два года,
к 1988 году, восстановить утраченное – к
празднованию 1000-летия Крещения Руси.
До этого времени Церковь лишена была
права напрямую взаимодействовать с организациями. Мы не могли ни кран, ни машину
заказать, только через Совет по делам религий. Это была тупиковая ситуация. В феврале
1987-го приехала супруга Николая Ивановича Рыжкова, она сопровождала какую-то
высокопоставленную даму, я участвовал в
приеме. Мы обмолвились, что у нас через
полтора года 1000-летие Крещения Руси, а
нам так трудно все согласовывать: мы пишем
в Совет по делам религии, едем туда почти
каждую неделю отвозить письма, ждем, пока
там через три дня подготовят письма в организации… Через два дня приехал помощник
Рыжкова. Показали ему последствия пожара
и изложили сложную ситуацию. Архиепископ
Дмитровский Александр, ректор Московской
духовной академии, обстоятельно все изложил. Уезжая, они говорят: «Мы поняли,
доложим, ждите решения». К концу недели
состоялось совещание на Старой площади в
ЦК, и реставрационные работы в Лавре и
академии активизировались.
И когда праздновали 1000-летие Крещения Руси – только строительная техника выехала из Лавры, в тот же день уже заезжали иностранные делегации, еще асфальт был
горячий. Коммуникации поменяли, гранит положили, реконструировали четыре старинных
здания, пострадавших при пожаре.
Епископская хиротония
О предстоящей епископской хиротонии
я узнал на Покров 14 октября 1990 года,
а предварительно – 8 октября. Я был уже
тогда проректором по воспитательной работе. Помощник Патриарха Алексия II (выборы
Патриарха состоялись незадолго до того – в
июне того же года) мне позвонил и сказал:
«Отец Димитрий, вы сейчас здесь? Будьте на
связи, потому что Святейший Патриарх хотел
с вами встретиться». Я сначала подумал, что
это обычный рабочий звонок, потому что как
проректор я отвечал за послушания – выделить иподиаконов, организовать хор. Праздник
преподобного закончился, Патриарх уехал, и
никто ничего не сказал. На следующий день
опять звонок: «Вы на Покров будете? Имейте
в виду, что надо встретиться».
На Покров Святейший Патриарх приехал
в академию, послужил Литургию. Потом ушел
в патриарший отсек возле актового зала.
От Святейшего выходит владыка-ректор и
отправляет меня проверить, все ли готово
к отъезду Патриарха. Я уже делаю шаг, но
выходит патриарший секретарь отец Матфей
(Стаднюк) и приглашает меня зайти. Владыка-ректор посмотрел на меня удивленно…
(Мне только потом стало известно, что
Патриарх с ним говорил, но тот не хотел
меня отпускать.) Я захожу к Святейшему,
получил благословение. Он предложил сесть.
Он человек не строгий, но любвеобильный,
предложил чаю. Говорит: «Вы знаете, у нас
в Тобольске ситуация так складывается…
ректоры сменяются, а вы все-таки и преподаватель, и проректор. Там надо что-то
решать, епархии тоже нет. Вот вы и экономом были, а там восстанавливать много
надо. Как вы, согласились бы?» Я задумался.
А что говорить? – «Как благословите, Ваше
Святейшество». Но я не знал, что должность
ректора и управляющего епархией будет
совмещена. Ведь тогда архиереи не всегда
понимали ректоров. А семинария, казалось,
все средства вытягивала из епархии. Если
бы такого совмещения должности ректора и
правящего архиерея в одну не было, мне
кажется, ничего не получилось бы. По поводу епархии Святейший ничего определенного
не сказал, сказал только, что теперь будут
обсуждаться разные кандидатуры и варианты.
Через две недели состоялось заседание
Священного Синода, на котором и было принято решение назначить меня управляющим
Тобольской епархией с возведением в сан
епископа и ректором Тобольской духовной
семинарии. На 4 ноября 1990 года, в день
празднования Казанской иконы Божией Матери, была назначена хиротония в патриаршем Богоявленском соборе в городе Москве.
Приезд в Тобольск.
Первые испытания
Было темное время суток, когда я приехал. Я все смотрел: какой же он, Тобольск?
Хотя изучал уже в Лавре, книги все просмотрел, список храмов взял с собой.
Приехали – и сразу на службу. Когда
зашел в Покровский собор, по-сибирски невысокий, то сразу почувствовал разницу по
сравнению с величественными храмами Москвы… Но когда подошел к мощам святителя
Иоанна Тобольского, то у меня как-то сразу
пропал страх, который всегда бывает перед
чем-то новым. Вдруг такая уверенность появилась, что все будет хорошо, святитель нам
поможет. И уже с таким добрым настроением
я пошел в алтарь.
Служба заканчивается, батюшка подошел,
спрашивает, куда размещать: от гостиницы
вы отказались, а у нас комната есть только
в тюрьме и на кладбище. Ну, в тюрьму пока
рано, говорю, давайте уж поедем на кладбище. И вот так я два с половиной года жил
на Завальном кладбище при храме Семи
отроков Ефесских.
Потом мы начали искать место для семинарии. Предлагали только храм апостолов Петра и
Павла, а там еще станки стояли, полов не было.
Земляной пол, траву стелили. Студенты там и
учились, и жили, а питались в подвальчике. На
семинарию тогда это было мало походило…
На зимнего Николу мы отмечали годовщину
первого семинарского богослужения.
Первой трудностью было обрести крышу над головой для семинарии, епархии.
Епархия возродилась, но ведь не было ни
канцелярии, ни машинистки. Я пришел – в
скатерть завязаны в узел какие-то дела
и лежат в углу… Сначала у меня стояла
машинка, я сам печатал. Трудности были
кадровые, не было структуры епархии, хоть
я и был пятый архиерей в этот год из назначенных в Тобольск. В начале года был
владыка Феодосий Омский и Тюменский.
Потом Тобольскую епархию выделили и назначили владыку Антония. Он прослужил с
января по июль. Потом назначили владыку
Илиана: тот доехал до Екатеринбурга, но
что-то случилось со здоровьем, и он уехал
обратно – так мне рассказывали. Потом
временно исполнять обязанности управляющего епархией назначили владыку Тихона из
Новосибирска. Сам он говорит, что один раз
только приехал, но даже не служил, так как
не было условий. Я был пятый, и поэтому,
когда что-то начинал, шутили: «Ну, шестой
еще успеет приехать, до конца года еще месяц впереди». Считали меня временщиком.
Не было обустроенности, помещений не
было. В то время даже библиотеки не было.
Лет десять ездил все время с коробками,
все время с книгами, с авоськами. Да и
сплочения среди духовенства не было. Ведь
местное духовенство не имело духовного
образования и не понимало необходимости
затрат на семинарию. Что такое студенты?
Ведь здесь приходится только вкладывать, отдача от этих вложений и «спасибо» будет не
сейчас, а потом, когда они повзрослеют. И,
конечно, отсутствие сплоченности сказалось,
духовенство жило в отдалении от архиерея.
Некоторые батюшки так и говорили: «Я сам
здесь владыка». Да и было-то приходов всего
ничего: два прихода в Ишиме, один в Ялуторовске, два в Тюмени, да открывали еще
приход Трех святителей, два в Тобольске,
в Сургуте, в Нефтеюганске, в Нижневартовске – всего 16 приходов. С кого попросить
помощи? Да и прихожан было не так много.
Возвращение церковного имущества
Святейший Патриарх Алексий II, отправляя меня, сказал: «Поезжайте на месяц и
приезжайте потом, посоветуемся». Я месяц
прожил, все посмотрел, приехал к Патриарху
Алексию, доложил. И он дал свое благословение: «Надо просить возвращения святынь
Тобольского кремля, это же церковное имущество. Я вас поддержу».
И я тогда уже более уверенным, приободренным приехал. Написал обращения во все
уровни власти, в местную администрацию,
в областную. Начались комиссии, смотрели
семинарию, храм Петра и Павла. Подключился Юрий Константинович Шафраник, председатель Совета депутатов Тюменской
области, сказал, что можно рассмотреть
этот вопрос. Мы запустили этот процесс
в марте, пошли разные совещания, согласования. Шел 1991 год. При поддержке Юрия Константиновича Шафраника,
Аркадия Григорьевича Елфимова, главы
города Тобольска, мы выработали договоренность о передаче консистории
(она пустовала и была заброшена), дома
садовника (там был какой-то кооператив,
шили сумки). Мы еще попросили монашеский корпус и просфорню. Эти объекты
включили, согласовали с музеем.
При поддержке Московской Патриархии я
поехал на встречу с заместителем министра
культуры РФ, на совещании утвердили протокол передачи. Был в Верховном совете
РСФСР, там получил от комиссии по культурному наследию письмо. Дело в том, что
музей сделал приписку, что, получив консисторию, дом садовника и Софийский собор,
мы больше не претендуем ни на какие другие
церковные здания. Я сделал приписку, что не
согласен, депутаты согласились, что неправомочно ограничивать Церковь в ее просьбах.
Пресса тогда буквально обрушилась на нас:
мол, захватчики, экспроприация не пройдет.
Но мы молчали и терпели.
Был такой знаковый момент. Я жил на
кладбище, вопрос с жильем все не решался.
Мне говорят: «Приходите в гостиницу, губернатор приезжает в Тобольск и хочет с вами
встретиться». А я отвечаю: «Я здесь его жду».
Он приехал на кладбище, это его затронуло,
и он встал на нашу позицию. А потом в
Тобольск приехала английская делегация бизнесменов. Супруга одного из них – из России,
эмигрантка, – хотела со мной встретиться.
Мне опять предлагают гостиницу, но я говорю,
что у меня есть дом, и делегацию привозят
на кладбище. Иностранцы были поражены,
что я там живу и работаю, дама заплакала,
и они оказали материальную помощь. После
этого пошли какие-то подвижки.
Когда уже передали консисторию и
дом садовника, то я решил ремонтировать
дом садовника и переселяться туда. Когда
власти узнали, сказали, что так нельзя, поторопились отдать монашеский корпус: как
так, архиерей будет жить в доме садовника,
дворника? А я тогда без всякой задней мысли за радость считал после кладбища жить
в доме дворника в кремле.
Церковь и государство
Со всеми губернаторами Тюменской
области и северных округов удавалось
налаживать самые добрые отношения.
Губернатор Ханты-Мансийского автономного округа Александр Васильевич
Филиппенко очень благоволил нам, помогал восстанавливать и строить храмы.
Поэтому все города автономного округа
имеют хорошие храмы, построенные при
его поддержке.
При Сергее Семеновиче Собянине
подход был строгий, деловой. Он изучил
ситуацию, а потом начал реализовывать
программу сотрудничества. Сергей Семенович обратил внимание президента и
Правительства на Тобольск. Конечно же,
и визиты Святейшего Патриарха Алексия
имели значение для утверждения значимости
тобольских святынь и важности их восстановления. Конструктивные отношения
складывались и с Юрием Васильевичем
Нееловым на Ямале, Крайнем Севере
Тюменской области.
Владимир Владимирович Якушев продолжил тот темп восстановления, который
задал С.С. Собянин. Успешно, плодотворно, без напряжений решались и решаются
многие вопросы. За это мы благодарны
Правительству Тюменской области.
И в округах так же. Наталья Владимировна Комарова (я ее знал еще
как главу Нового Уренгоя) – очень
рассудительная, разумная, знающий
дело руководитель, с ней продолжались
все программы сотрудничества в Югре.
Губернатор Ямала Дмитрий Николаевич
Кобылкин тоже отличался комплексным подходом, в меру возможностей
региона всегда был готов послужить
объединяющим лицом для привлечения
и благотворителей, и меценатов. Когда
первое лицо благорасположено, легче решать
вопросы сотрудничества.
Безусловно, теплые слова хочется выразить и в адрес нынешнего губернатора
Тюменской области Александра Викторовича
Моора. Сейчас очень благоприятное время для
Церкви, нужно это видеть. Взаимопонимание,
участие и реальная помощь – вот отличительные черты сегодняшних отношений с губернатором и Правительством Тюменской области.
Возрождение церковной жизни и
благочестивые предшественники
Мне кажется, молитвы предков помогли
этому духовному возрождению. Когда Патриарх Алексий II приехал в нашу епархию, он
назвал Сибирь «российской Голгофой»: через Тобольск прошли многие новомученики,
исповедники – священномученик Гермоген
(Долганев), митрополит Петр (Полянский),
многие сотни и тысячи других. Мы знаем,
что на крови мучеников Церковь процветает.
Это духовное определение.
Но благоприятно сложились и исторические обстоятельства: изменение политики
государства, изменение менталитета руководства. Многие бывшие партийные лидеры стали
благосклонно относиться к Церкви. Церковь
не вмешивается в политику, она заботится о
духовном состоянии народа. Многие примеры
этого стали показательными: открылся приход
– оживает село. Так, благодаря совокупности
многих факторов стало возможным духовное
возрождение Церкви.
Большое значение здесь имеет и позиция первосвятителей: авторитет Патриарха
Алексия II, Святейшего Патриарха Кирилла.
Самое дорогое детище – семинария
Для семинарии первой трудностью, с
которой я как ректор столкнулся, было отсутствие достойной материальной базы. Для
того чтобы создать учебное заведение, нужно
создать условия для учащихся. Книг мало
издавалось, это была редкость до 1994-95 гг.
Нужно было где-то искать, выбирать.
vВторая проблема – кадры. Прислать
всех преподавателей из Москвы и СанктПетербурга было нереально. А когда уже
наши выпускники стали оканчивать академии,
защищать кандидатские диссертации, оканчивать светские учебные заведения – все
это стало укреплять семинарию. Зачем мы
ставим такую задачу? Мы хотим помочь соединиться светской и духовной науке, чтоб
мы не были в каком-то гетто. До перестройки
духовная школа отличалась от современной:
нельзя было преподавать философию, ряд
наук, поднимающих общий уровень будущего
священника, вот только догматика, литургика,
катехизис, история Церкви кратенько, Конституция, история СССР со всеми съездами
(последние дисциплины преподавали, как
правило, люди «командированные»). Получалось, что Церковь была строго ограничена.
Эти «командированные» очень четко все
отслеживали.
Началась перестройка – стали вводить
новые предметы. В Основное богословие стали вкрапливаться элементы естествознания,
которые соединяли Библию и современную
науку. Большой трудностью было преодолеть
отношение чиновников от образования, до
сих пор атеистического.
Когда я был принят в Совет ректоров
вузов Тюменской области, первые заседания стоили мне значительного волнения:
как прийти, что говорить? А сейчас мы подоброму относимся друг к другу. Ректоры
готовы помогать и нашей помощи просят. За
30 лет мы выпустили более 600 священников:
200 служат у нас, 400 в разных регионах
России и ближнего и дальнего зарубежья.
Напутствие молодежи
Молодежи хотелось бы пожелать: не
будьте перекати-полем. А для этого нужны
корни – традиции, православная культура и
вера. Если человек не верит, он даже шага не
может ступить, чтобы куда-то пойти. Вот есть
указатель на Тюмень: мы верим, что его
поставили добрые люди, и пойдем. А если
мы неверующие, то будем колебаться:
налево или направо? И куда мы придем?
Вера учит, что нужно жить по-доброму,
нравственно. Ореола святости вера еще
не дает, но указывает правильный ориентир, норму, основу. Отклонился – возвратись, нет нормы – забредешь в болото
и утонешь. И многие десятки, сотни,
тысячи молодых людней гибнут, не имея
нравственных ориентиров. А вера дает
опору в виде благодатной помощи людям.
Так спасалось наше общество на протяжении тысячи лет. Задумайтесь: живем
мы один раз, и потом пересмотреть что-то
уже бывает невозможно. Если же человек
отравил свою жизнь безнравственными поступками, безверием, пустотой, то он забрел
в дебри, которые могут привести в болото.
Есть такая мудрая подсказка: зимой, когда идешь и чувствуешь, что идешь не туда,
пока следы видно, нужно вернуться по своим
следам на дорогу. И духовно идти нужно так
же – как шли наши предки – тысячелетней
проторенной дорогой веры православной и
доброй нравственности.
Это относится и к родителям. В школах введен учебный комплекс «Основы
религиозных культур и светской этики», и
от родителей зависит, какой предмет они
выберут: «православную культуру» или бездушную, безрелигиозную «светскую этику».
Люди неверующие хотят внедрить светскую
этику, но этот предмет никуда не приведет.
70 лет мы падали, обжигались. Хорошо бы
старшим признать, что все наши падения в
сторону безнравственности – это болезненные проявления, которые приводят только
к страданиям человека. Надо предостеречь
будущее поколение, если Россия хочет жить.
А она не такое переживала! Главное – не
потерять эти ориентиры, дорогу и идти дальше, мирно, дружно и радостно.
Главное искушение – это эгоизм, отсутствие любви, когда человек переместил
вектор этой любви от Бога и ближнего на
себя. Как говорит преподобный авва Дорофей, взаимоотношения людей и Бога можно
уподобить кругу: центр – это Бог, и чем
ближе мы к Богу, тем ближе друг к другу,
а чем дальше от Бога, тем дальше разрыв
друг от друга. Этот разрыв опосредован материальными благами:
дачами, машинами,
квартирами – для друга уже нет пространства около нас. Так
же губят зависть и
алчность: «зависть –
грех, съедает всех».
Мы не различаем,
где добродетель, а где грех. Все хотят удовольствия, эго свое
порадовать, а на самом деле разрушается
душа, которая нам дана от Бога. Она
не может сохранять свою Божественную природу, когда в сердце
гнездится грех. Человек не осознает, что он
убивает и тело, и душу. Воля разрушается
и не может уже справиться с грехом, хотя
человек понимает, что делает плохо. Совесть
подсказывает, а человек говорит: «Молчи,
сейчас все так делают».
Как же нам жить?
Радует, когда чувствуешь торжество
жизни – на приходах, в гимназии, в обществе, когда есть согласие, благоразумие,
когда действует принцип иерархичности, и
не только в Церкви. Разлады в коллективах
больше всего огорчают. Особенно, когда это
относится к Церкви. Совет: когда видите немощь другого, то не надо спешить обличать, а
надо помочь. Если видишь, что руководитель
вспыльчивый, воспринимай это как должное:
должно быть смирение, терпение, лишь бы
дело процветало. Немощь ближнего не нужно подчеркивать, а восполнить ее добром
и помощью, чтобы дело не пострадало. Все
мы делаем одно дело – идем ко спасению добрыми делами.
Подготовка публикации:
протоиерей Григорий МАНСУРОВ,
иерей Петр ОВСЯННИКОВ.
По материалам архива «СИБИРСКОЙ
ПРАВОСЛАВНОЙ ГАЗЕТЫ»
|
![Перейти в раздел [Документы]](../images/doclogov.gif)
