№03 2021 г.         

Инок Севериан: «Все начинается с непреодолимого желания приключений!»

В студии «Радио Вера Тюмень» инок Севериан (Баженов), насельник Свято-Георгиевского прихода Кинешемской епархии Ивановской митрополии, и Якунин Андрей Александрович, директор тюменского центра помощи «Милосердие». Говорим о православной реабилитации людей в сложной жизненной ситуации, о том, как человек, отбывший срок в тюрьме, может социализироваться по выходе на свободу. История тюменца, совершившего правонарушения, прошедшего долгие тюремные заключения, но не озлобившегося, раскаявшегося, пришедшего к Богу, ставшего монахом. Как вообще мы вышли из ситуации криминализации общества и романтизации преступного образа жизни?

Протоиерей Григорий: Сегодня в гостях программы «Светлый час» Андрей Александрович Якунин, директор центра помощи «Милосердие» г. Тюмени, и инок Севериан (Баженов), насельник Свято-Георгиевского прихода Кинешемской епархии Ивановской митрополии. Андрей Александрович, что вас связывает вместе? Как вы познакомились?

Андрей Якунин: Нас связывает многолетняя дружба, начиная с 2012 года. Тогда я руководил отделом по социальному служению Тюменского благочиния и занимался созданием реабилитационного епархиального центра «Богадельня». Как раз в этот период мы встретились с Северианом. Тогда он очень активно мне помогал.

Инок Севериан: Наша история знакомства очень интересная. Завершая свою последнюю «командировку», я озадачился вопросом: как можно помочь людям, находившимся в длительных сроках отбывания наказания, которые освобождаются после десяти, пятнадцати, восемнадцати лет, тем более что в конце 90-х годов такие сроки раздавали совершенно задаром? Я в свое время тоже, отбывая наказание, встречался с людьми, которые освобождались, потом опять садились. Мне было важно понять, что, если где-то ошибся, сделал не так, почему бы не попробовать это исправить.

И вот пришел мой черед освободиться. Я задался вопросом: где встретиться с такими людьми? Кто мог бы оказать мне такую помощь? Я попросил начальника по воспитательной работе, чтобы он мне дал контактные телефоны. Он мне их дал. Один был на визитной карточке, другой на листочке бумаги. Я из своих соображений подумал, что на визитной карточке будет цивилизованней. Позвонил и оказался в протестантском реабилитационным центре. Будучи православным христианином, я попросил, чтобы мне предоставили возможность бывать на службах, участвовать в Таинствах. Мне эту возможность предоставили. Но в дальнейшем отказали в той помощи, которую хотел получить. Я не стал ни на кого огорчаться, есть же второй телефон, и позвонил туда.

О. Григорий: Вы освободились из мест лишения свободы и решили позвонить?

Инок Севериан: Да. Телефон мне дал начальник воспитательного отдела.

О. Григорий: Но там же нельзя созваниваться.

Инок Севериан: Нельзя. Но я освобождался. И перед освобождением я попросил, чтобы у меня был какой-то контакт.

О. Григорий: То есть вы знали, что хотите делать? По идее после освобождения надо погулять, отдохнуть, развеяться…

Инок Севериан: Видимо, на тот момент я уже созрел. Это был не просто спортивный интерес, но намек, что это душеспасительное дело не одного дня, что оно, скорее всего, станет образом жизни. Мне предложили встретиться в храме Симеона Богоприимца. Как только я услышал это имя, понял, что попадаю «в свою тарелку». Мы встретились с Андреем Александровичем. Он мне предложил поехать за город, в реабилитационный центр, чему я совсем не противился.

О. Григорий: В «Сибирскую заставу»?

Инок Севериан: Да. Тогда это была «Лесная поляна». Все так сложилось.

О. Григорий: Это уже такая далекая история! То есть вы освободились и сразу туда пришли. Мы там с вами часто пересекались. Я уже в издательком отделе работал. И в то же время это было словно совсем недавно – а сейчас перед нами инок сидит!

Инок Севериан: Я, как только приехал, сразу включился в работу. Мне дали такую возможность, и я ее не упустил. У меня было послушание готовить в трапезной, выезжать в город, помогать Андрею Александровичу: в богадельню съездить, помочь помыть кого-нибудь из тяжелых больных. Я почувствовал для себя пользу, ощутил себя человеком, в котором заинтересованы. То есть я был востребован, никто от меня не отмахнулся – это все реально работает, существует, и главное, что это приносит пользу не только мне, но и окружающим.

Это получилось стихийно, спонтанно. А однажды кто-то из реабилитантов «провалился», его мама обратилась за помощью, но чтобы его опять взяли не к нам, а куда-нибудь в другое место. И на то время была перспектива отвезти человека в центр Свято-Георгиевского прихода, это северный берег Волги. Чтобы его довезти, нужно, чтобы кто-то его сопроводил в целях безопасности. Я, как волонтер, был туда делегирован. Ну, и по пути я мог пройти стажировку для работы с зависимыми ребятами как консультант. И мы поехали. Приехали в Георгиевское.

Первым делом я зашел в главный придел храма. Два придела: преподобного Сергия Радонежского, моего святого покровителя, и Николая Чудотворца – он на протяжении всей моей нескладной жизни по «командировкам» всегда помогал. Только его попросишь – и тут же сразу какая-то помощь. Я даже боялся иногда обратиться с каким-нибудь вопросом за помощью: вдруг что-то не то попрошу. Я зашел в храм и понял, что попал в свою стихию. Надо же, Георгий Победоносче! Как так все сложилось?

Тут нужно вспомнить такую со мной историю. Я знал, что кощунство попирать святыню, а на наших монетах маленького достоинства изображен Георгий Победоносец. Их сейчас мало кто ценит, просто выбрасывают и ногами попирают. И вот у меня родилась мысль, что надо везде подбирать эти монетки, где попадаются: в магазине, на дороге, на улице. Так они мне чудным образом попадаются ржавые. Как ее можно увидеть? А она – вот на меня смотрит. Я ее поднимал и говорил: «Георгий Победоносец, моли Бога о нас!» Без всякого сомнения, что он обязательно слышит. Насобираю в карман, пойду в храм на службу, в кружку высыплю. Пусть они и ржавые, и грязные. Себя утешал, что делаю правильное дело. И тут – на тебе! Георгий Победоносец и два таких святых угодника по левую и правую сторону! Я подумал, что они мне в жизни никогда не встречались: ни храмы, ни иконы. А тут смотрю: Георгий, Сергий, Николай укажут вам дорогу в рай! Старинная икона – 200 лет храму, ни разу не закрывался.

О. Григорий: А чем этот храм особенный? Инок Севериан: Очень интересный храм! Такой получился «симбиоз»: жизнь обычного церковного прихода в окормлении монахов. Возможно, это связано с тем, что когда-то не хватало белого священства. В 1980-е годы туда был направлен на окормление иеромонах Мефодий (Кондратьев), ныне владыка Каменск-Уральской и Алапаевской епархии.

Он в 80-е годы туда уехал и потихоньку с деревенскими бабушками как-то начал приходскую жизнь оживлять. (Не было там священника. Было достаточно скучновато: все закрывалось, колхозы рушились – все это проваливалось в пропасть.) И так постепенно начал формироваться костячок братской жизни. Стали по благословению старца Иоанна Крестьянкина с Оптиной пустыни приезжать ребята. Так и сформировался братский приход.

О. Григорий: Имеются в виду люди, у которых есть какие-то пристрастия, зависимости, освободившиеся из мест заключения? Инок Севериан: Тогда их еще не было, тогда все еще формировалось: приход мирской, окормляют монахи. Потом, для того чтобы развивать эту приходскую жизнь, начали задумываться, чтобы как-то привлекать народ. А кого привлекать? В деревне никого не привлечешь, в то время все оттуда уезжали. К нам обратилась Елена Евгеньевна из Санкт-Петербурга за помощью, чтобы взяли на приход одного из страждущих алкогольной зависимостью. Отец Мефодий тогда благословил, и он первый приехал и как-то вжился, оклемался, пришел в себя и уехал. Следом приехали еще двое человек. Так все начало работать. Были перегибы в разные стороны: либо одна молитва, либо трудодни. Все так жило-было, потом все превратилось в более или менее сформировавшуюся структуру.

Это уже после того, как ездили в Европу, познакомились с работой разных методик, программ – как выводить человека из «состояния нестояния» в более-менее здравый порядок жизни. Получилась такая концептуальная схема, которую можно сейчас в любом месте нашей необъятной страны – будь то белый приход или монастырь – запустить.

О. Григорий: Коротко, в чем эта схема состоит?

Инок Севериан: Мы даем человеку возможность себя проявить и довериться Богу. Не просто поверить, что есть Всемогущий Бог, а путем естественных мероприятий: посещение службы, участие в Таинствах, совместная работа, общение со священством. Такая живая обстановка стала органичной. Человек в нее вливается естественным образом. То есть он не чувствует надлома, хотя еще и не утратил какие-то пагубные качества. Так он свободно погружается в эту атмосферу жизни. Может оказаться, захочет стать монахом: если сердце расположено – пожалуйста. Если больше к мирской жизни настрой – вот тебе прихожане из деревни, живут в очень благоприятных условиях. Брошенный полуостров где-то там на северном берегу реки, а они не уехали, они выживают, рожают по пять-шесть детей. У человека есть возможность окунуться и в ту, и в другую сторону. Так, совершенно естественным образом, у него рождается готовность к жизнелюбию.

О. Григорий: Отец Мефодий потом стал владыкой и уехал? Кто там принял эстафету?

Инок Севериан: Эстафету принял отец Силуан. Сейчас он игумен, настоятель нашего прихода.

О. Григорий: А село большое?

Инок Севериан: Это было раньше село. Сейчас это храм и наши кельи. Живут в соседних деревнях вокруг, в трех километрах по обе стороны. Сейчас все стало оживать. Приезжает народ, гости со столицы, Петербурга, Новосибирска. Наша российская география предполагает, что могут приехать и из Читы, Красноярска, Калининграда. Каждый там находит свое. Одни могут приехать на лето, другие готовы там землю купить.

О. Григорий: Андрей Александрович, получается, вы отправили сопровождающего с подопечным. Не стало у вас помощника. Он там остался, а его «под монастырь подвели».

Андрей Якунин: Мы же находимся в Церкви, а она не имеет каких-то территориальных границ. И куда кого Господь пошлет, уже не мне решать. Мы потом созвонились с игуменом Силуаном, он мне говорит: «Он наш». То устроение, которое у Севериана, оно ближе к монашескому. И слава Богу! Мы продолжаем дружить, молитвенно общаться. Наоборот, он даже больше помощник, потому что молитва – она больше может.

О. Григорий: А тот человек, которого туда повезли, как сложилась его жизнь? Инок Севериан: Он сейчас в добром здравии, живет с семьей, родилась у него дочка.

О. Григорий: К прежнему образу жизни не возвращается? Инок Севериан: По крайней мере, у него есть четкая линия, где надо сказать: «стоп». Может быть, иногда позволяет себе вольности, «проваливается». Но, тем не менее, у него есть четкое понимание, что это не норма жизни, хотя раньше воспринималось как норма. Сейчас от этого он старается держаться в стороне. У него есть ценности, которые раньше не ценил. Это семья, дети. И он старается этого держаться. Воцерковился, представляет, что такое Церковь, Таинства, как избавиться от того, что нужно отрезать.

О. Григорий: Известно, что Иваново – это город невест (не знаю, как насчет области). Туда люди приезжают на реабилитацию: они там себе находят невест или в другом месте? Они остаются или возвращаются к себе на родину?

Инок Севериан: Совершенно по-разному. Есть такие, которые готовы сменить образ жизни и с этим место жительства. То есть они готовы все продать: собственность, квартиру – и переехать на другую территорию для начала новой жизни. И, реально, ребята остаются! Кто-то в Москву уехал, кто-то в Кинешму. Приезжали из Владимира – уехали в Ульяновск.

Андрей Якунин: Я немного поясню. Когда человек приходит на реабилитацию, то есть возвращается в прежнюю среду, то она не всегда может быть благоприятной. Поэтому скорее всего речь идет о таких ситуациях, когда ребята понимали: чтобы им не погрузиться в ту среду, из которой они вышли, они ее должны поменять. Сколько северян к нам сюда приехало! Сколько сейчас в Питере живет и работает! Сколько ребят у Елены Евгеньевны есть, которых мы из Тюмени направили, они сейчас там на ПМЖ (постоянном месте жительства – прим. ред.) – трезвые, работают и семьи создали. Бывают и такие ситуации.

О. Григорий: Я и пытаюсь объяснить через эти размышления, через ваши примеры, что изменение образа жизни возможно. Ты не просто поддерживаешь жизнь этих людей: они едят, пьют бесплатно, живут в вашем центре, а сами думают, что вот сейчас наступит лето и куда-нибудь поедем. Я помню такое (тогда был еще школьником), как в другой области, епархии – допустим, есть село, небольшая деревня и там монастырь, приход. Есть монах, который называет свой приход монастырем. И туда прибиваются люди – перелетные птицы. Зима, холодно – они появляются. Потеплело – они куда-то все разбегаются. Видимо, там не было чего-то очень важного, что может человека зацепить, изменить его образ мысли и жизни.

Андрей Якунин: Есть разные ситуации. Есть люди, кому нужно перекантоваться, обогреться – и все. Есть такие, которых пока что-нибудь не «срубит»: останутся без ног, слягут, – они продолжают болтаться. А что-то случилось, тогда начинают пересматривать жизнь. Пока человек живой, Господь его как-то удерживает и есть надежда на его покаяние.

О. Григорий: Отец Севериан, вы родились в Тюмени? Инок Севериан: Да.

О. Григорий: Ваш путь был не очень легкий. Сейчас вы инок, приняли монашеский постриг. Что было в вашей советской молодости? Вы в детстве были крещены?

Инок Севериан: Я крестился в 17 лет в Знаменском соборе в Тюмени вместе с братом и сестрой. Мама одним разом нас собрала и сказала: «Все, едем креститься!» Возможно, в 90-е это было и необычно, и модно – всех перекрестить. Церковь начала открываться, и какое-то понимание у родителей сложилось, что это важно. У меня молодые родители, родили меня в 18 лет и, наверняка, об этом тогда не задумывались.

Видимо, жизненные обстоятельства так подвели, что все-таки на каком-то этапе человек начинает задумываться о вечности. Мамы это коснулось раньше, чем папы. А юность у меня была беспечная. Все началось с пионерских лагерей. На рубеже эпох советского и постсоветского периода. В советское время была юношеская беспечность, потом все переросло в криминализацию всей нашей страны.

О. Григорий: Чем плоха юношеская беспечность? Как она переходит в преступление, за которое сажают в тюрьму?

Инок Севериан: Уехал я с родителями на Крайний Север. Они туда поехали по путевке строить газопровод Уренгой – Помары – Ужгород. Это был 1979 год. Молодежи было мало. На Севере – это жизнь в бочке. Я ехал и думал, как же жить в бочке? Потом я, конечно, успокоился. Молодежи было мало, и все мы были очень дружные. Не важно, кто был старше или младше. Мы все вместе дружили и бедокурили. А бедокурили все. Потому что если не бедокурить, то скукотища страшная. Нам все спускалось с рук. У всех разные родители, при разных должностях. У кого большие начальники, у кого-то их подчиненные. И все за нас стояли горой, была такая круговая порука. Если нас забирали в школу милиции, то за нас быстро уже кто-то ходатайствовал и помогали заняться каким-то полезным делом. Но этого надолго не хватало, и мы опять уходили на чердаки, в подъезды и подвалы.

О. Григорий: Что это было – воровство, драки? С чего все начинается?

Инок Севериан: Все начинается с непреодолимого желания приключений.

О. Григорий: Но что плохого? «Я в детстве бредил морями, стать капитаном мечтал».

Инок Севериан: Это хорошо. Я тоже мечтал и тоже бредил. Но к этому должны быть какие-то сопутствующие обстоятельства. Воспитание в корабельном деле, чтобы быть капитаном. Если сказать честно про воспитание, то мной родители не были сильно озабочены, так чтобы меня держать в ежовых рукавичках. Родители молодые, у них свои заботы, и мы были предоставлены сами себе. Конечно, и отец свое слово скажет, и мать по затылку хлопнет. Все равно все это уходило на улицу и без всякой обиды превращалось в самостоятельную жизнь. И тогда она началась очень рано.

Сколько себя помню, меня всегда отправляли в пионерский лагерь не просто с какойто группой сверстников. Меня батя садил в самолет, в грузовой автобус с матрасами.

Рейс зафрахтовывали и отправляли его куданибудь в Симферополь. Оттуда автобусы шли до какого-нибудь села Уютного в Евпаторию, и в какой-нибудь школе разбивали пионерский лагерь. Я был участником всех этих мероприятий: организации спальных мест, сбора кроватей. Меня отправляли нелегально, просто грузом вместе с автобусами. И возвращался я примерно так же, с теми же автобусами, только к началу учебного года. Все это время я находился с водителями. Меня определяли в какой-то отряд. Я был даже звеньевым, возможно, в силу моей ответственности. Но меня увлекала другая жизнь. Я себя чувствовал немного другим, не как пионеры-сверстники, а как бы я живу здесь. Я мог себе позволить уйти на дикий пляж искупаться, с собой кого-нибудь утащить. И все безнаказанно. Отправить меня оттуда к родителям никто не мог, хотя такие условия наказания были: что, если будете бедокурить, вас отправят к родителям. Но никто никого не отправлял. Поэтому эти пионерские лагеря сформировали во мне такую вольготную жизнь и понимание того, что, оказывается, можно жить спокойно: не обязательно родители и работа. Можно просто прийти в столовую, помочь почистить бак картошки, и тебя целую неделю будут бесплатно кормить. Я это прекрасно усвоил и понимал.

Я думал: зачем люди работают, мучаются? Батя приходил домой весь в солярке. Работал он на сваебойном агрегате. Можно себе представить, что ты постоянно дергаешь за веревочку. А у него инженерное образование, строитель дороги. Зато он освоил все виды техники на то время. Его это устраивало, а меня не очень. От него всегда воняло соляркой.

Так понемногу у меня формировалась своя картинка жизни. А потом, впоследствии, начали заниматься и уже более серьезными преступными сговорами, шайками, бандами. И я понял, что мы можем жить по-другому, чем живут мои родители. Так пошел по своему пути. Где-то был послушным, где-то принципиально отказывался – от изучения, например, истории, какую нам преподавали в школе: она мне не заходила и все. По русскому, литературе и истории был один преподаватель.

По русскому и литературе у меня четверки и пятерки были, а по истории двойка. Почему? Читаю параграф, все пересказал. На уроке спрашивают домашнее задание, а я все имена и даты перепутал. Не ложилось. Начал я думать, что мне что-то не рассказывают. И вот формировалась внутренняя самостоятельная жизнь, что потом переросло в реальный протест, который выразился в совершении преступлений. Дальше уже пошла организованная преступность. Кто-то в армию ушел, кто-то женился, кто-то в Чечне погиб в армии. У меня много друзей-ровесников погибло в Первой и Второй чеченской войне. А меня в армию не взяли, мне повестка вообще никогда не приходила из военкомата. Я и сам туда не пошел.

Про меня никто и никогда не вспомнил. Вот простой пример. Мое первое уголовное дело вела следователь, которая спросила, почему я не в армии (мне уже было 18 лет) – думала, что я уклоняюсь от армии. Я сказал, что мне, когда в детстве на поезде катались, поезд печень крест-накрест переехал. Сначала она подумала, что это правда, а потом пришла и говорит: «Что ж ты, Баженов, меня так разыграл? Как тебе могло печень крестнакрест переехать. Я сделала запрос на тебя в военкомат: тебя ни в каком военкомате на учете нет. Как так получилось?» Вот так и получилось. У меня до сих пор нет военного билета, даже приписного свидетельства не получал. Не то чтобы я не хотел служить. Я, может быть, и пошел бы в армию, если бы меня своевременно призвали. А меня никто не призвал, а зачем напрашиваться?

О. Григорий: Если бы была какая-то секция спортивная, где вы жили в Уренгое, рядом с этой «бочкой», – может быть, и жизнь по-другому сложилась? Инок Севериан: Была секция спортивная. И боксом я занимался, и лыжами занимался. И в соревнованиях участвовал и побеждал. Но в здоровый интерес это у меня не перерастало.

Андрей Якунин: Это же 90-е годы – тогда это вообще не воспринималось. Вы же помните эту волну, когда девочки хотели стать проститутками, а мальчики – бандитами. Если современным языком говорить – это был тренд. Это я не в оправдание. Но другого-то не видели.

О. Григорий: Такое ощущение было, что еще немножко – и все станут наркоманами.

Андрей Якунин: Тогда еще наркотиков как таковых не было. Помните, вышел фильм «Воры в законе»? Была романтизация этой жизни. Было очень удобно войти в эту струю.

Инок Севериан: Да. Скорее всего, так оно и было: криминализация всея Руси. Не воспринималось, что это плохо. Быть участником преступной группировки воспринималось позитивно. Это значит, у тебя были привилегии. Потом это переросло в норму жизни для некоторых. Я бы не сказал, что для меня это переросло в норму. Это пробуждало во мне понимание, что ничто людское мне не чуждо. Быть преступником или Робин Гудом – это нормально. И меня это успокаивало, и я находил себе оправдание, что мог сделать что-то полезное.

О. Григорий: Отец Севериан, в итоге прошло 22 года в общей сложности: вы выходили, потом опять что-то случалось?

Инок Севериан: Все началось с одного года лишения свободы и закончилось почти через 17 лет. Добавление срока без освобождения происходило внутри.

О. Григорий: Романтизация преступного мира на свободе – это одна история. А каково на зоне? Чему она учит, и учит ли она чему-нибудь?

Инок Севериан: Первые пять лет тяжело, потом привыкаешь. Она учит быть практичным, минимизировать свои потребности и определяет тебя как личность. Там выковывается настоящий человек, вот в таких трудностях. Когда ты находишься в холодном, голодном изоляторе 15 суток, ты понимаешь, что выжить там вообще бесперспективно. На улице минус тридцать, а там минус пять. И надо как-то выжить. Так и понимаешь, что свои потребности необходимо минимизировать, актуализировать свой внутренний потенциал: начать делать зарядку, закаляться холодной водой. И эти 15 суток пролетают.

О. Григорий: У вас там прямо какой-то профилакторий: спортивные занятия.

Инок Севериан: Это не профилакторий, но вынужденная мера, чтобы не замерзнуть. Потом, когда уже раз-другой через это пройдешь, начинаешь понимать, что полезно: не то, что ты что-то совершил и тебя за это определили, а то, что смог пережить это состояние и остаться в боевом режиме.

О. Григорий: А как не озлобиться? Меня же посадили. Они все плохие. Хорошо бы отомстить. Или наоборот: зачем я это наделал? Или таких мыслей нет, а есть мысли только о сегодняшнем дне? Сегодня выжить, а там будь что будет.

Инок Севериан: Нет. Понимание того, что совершал преступления и что за ними последует наказание, – это всегда присутствует, даже у самого закоренелого, матерого преступника. Он это понимает. Ты понимаешь, за что сидишь. Другой вопрос, когда происходит нечто, что тебя выбивает из колеи. Допустим преступление, которого ты не совершал, а тебя в нем обвиняют и тем самым нагружают и нагружают.

О. Григорий: Таких много случаев?

Инок Севериан: Да есть. Но как раз в этот момент происходит какой-то перелом в человеческом сознании, я бы даже сказал – в сердце. Не просто в умственном порядке – что логически для себя как-то смог это объяснить. В том-то и дело, что умом ты ничего не можешь объяснить, а сердцем ты понимаешь, что это неспроста. Как там будет в процессе, легко или тяжело, об этом не думаешь. Просто понимаешь, что если это неспроста, то для чего-то это нужно. Начинаешь ловить каждую деталь того, что с тобой начинает происходить: встречи, местоположения, разговоры с людьми, которые тебе встречаются. И это сплошной поток важных для меня событий. Так постепенно начинает формироваться понимание того, что есть какой-то порядок или промысел, судьба – кто как называет. Для меня в то время это определялось как какой-то промысел: обо мне, значит, кто-то заботится. Друзья у меня умирают от наркотиков или погибают где-нибудь на войне – у меня ни наркотиков, ни войны. Мне бы освободиться уже через полтора месяца, а тебе – бам! – еще пять лет сверху.

О. Григорий: А за что?

Инок Севериан: Дезорганизация нормальной деятельности исправительных учреждений. Такие жизненные обстоятельства наталкивают тебя на более серьезные размышления, на какую-то переоценку. А в процессе встреч и разговоров, размышлений рождается понимание того, что ты человек с каким-то заложенным в тебе самом потенциалом. Что-то от тебя сейчас требуется. Ты чувствуешь силы, а как все это организовать? Ты же не сдулся, в петлю не полез от того, что у тебя все так сложилось. Ты все равно живешь, несмотря на это. Причем не просто живешь, а пытаешься стать лучше. Вот в чем дело. Понимание, что человеческое и людское может жить в этих обстоятельствах. Это ложится как бальзам.

О. Григорий: Вы пытались стать лучше. Но, может быть, часто просто так говорят, что «мы пытаемся стать лучше», – но ждут, когда срок закончится, и не пытаются стать лучше. Или искренне желающих много? Инок Севериан: Совершенно искренне все хотят стать лучше. Нет такого человека, который бы хотел стать еще хуже.

О. Григорий: Он считает, что он совершает преступление, например грабит, но не считает, что это плохо. Он берет у богатых себе, сирому и убогому, и своим знакомым все это распределяет…

Андрей Якунин: Нам сложно говорить за чужую жизнь.

Инок Севериан: Я за себя скажу. Когда я так делал, я все равно понимал, что делаю неправильно. Потому что есть правильный порядок жизни: устроился на работу, заработал денег, поехал в отпуск. Для меня это был источник легкого обогащения: залез на склад или вынес квартиру – и поехал в отпуск. Мне не надо год работать, я просто за один раз себе устроил отпуск. Но я понимал, что это неправильно. Оно как приходило, так и уходило. А когда это обернулось для меня в такой жизненный коловорот, я понял, откуда все идет. За те преступления, что я когда-то совершил, но не понес никакого наказания, мне таким бумерангом обернулось.

О. Григорий: Кстати, это очень важно. Ты, может быть, совершил небольшое преступление, а дали большой срок. Инок Севериан: Вообще его не совершал! Даже был против того, что должно было произойти.

О. Григорий: А! Вы сопоставили это с тем, что было раньше! Это очень важно. Инок Севериан: Как не сопоставить? Вот это прилетело так прилетело! Хочешь не хочешь, как бы ни уходил от этой мысли, она все равно тебя преследует. А когда она преследует – значит, у тебя есть возможность над этим поработать. Нам предоставляют возможность побыть наедине.

О. Григорий: Очень важная мысль. Если у человека случается какая-то беда, он сразу говорит: «За что мне это? я же не виноват!» Но вспомни о том, какие ты раньше совершал грехи или преступления, и пойми, что это тебе за то.

Инок Севериан: Потом это начинает выражаться очень ярко. Сначала издалека, намеком; потом, когда уже подумал, поработал, ты начинаешь видеть ту картинку жизни, какая она была, и думать: «Ничего себе! Слава Богу, что я еще жив остался!» В тот момент, когда приходит эта светлая мысль, обстоятельства так складываются, что выходишь на какой-то финишный рывок, где приближаешься, приближаешься и встречаешься с Тем, Кто тебе на все это и открывает видение.

О. Григорий: Вас покрестили между прочим. Была такая мода. А когда вы выходили в 2012 году из тюрьмы, вы уже задумались о том, что нужно пойти куда-то в реабилитационный центр. Вы искали именно религиозный центр. Как вы до этого дошли, почему? Андрей Якунин: Так он с такой бородой уже освободился!

О. Григорий: А что там было в тюрьме: церковь, приход, батюшка приезжал?

Инок Севериан: В 90-е годы большим плюсом для верующего человека стало, когда в лагеря запустили Православную Церковь. В основном до этого ограничивалось миссионерскими посещениями протестантов: адвентисты седьмого дня, баптисты, евангелисты. Но они какие-то смешные. После того как в 1994 году все начало появляться, в 1996-98-х годах стали запускать православных священников – для того, чтобы они там смогли основать приходскую жизнь.

О. Григорий: В пос. Харп на зоне храм во имя преподобного Сергия Радонежского построили.

Инок Севериан: Да, прекрасный каменный храм. У меня есть знакомые ребята, которые строили этот храм. Сейчас один из них жив, здоров, в Салехарде живет и трудится архивариусом. Он там отбывал наказание.

О. Григорий: Какой ваш опыт?

Инок Севериан: Мой опыт был простой. Я находился на следственных мероприятиях в Тобольске, на тобольском централе, сейчас его нет. И я писал письма в духовную семинарию. И мне какой-то семинарист отвечал. Мы с ним завели переписку, я у него просил ответы на волнующие меня вопросы.

О. Григорий: А как его звали?

Инок Севериан: Я не помню, как его звали. Он женился и поехал, по-моему, в Архангельск священником. Мы с ним даже не встречались. Он меня снабжал православной литературой. У меня было много протестантских буклетиков, но это не удовлетворяло. Хотелось поглубже заглянуть, что такое христианство. Так у меня собралась целая коробка литературы, и я с ней поехал в «командировку». В конечном итоге добрался до Ишима.

О. Григорий: «Командировка» в смысле – пересылка?

Инок Севериан: Да. Меня поместили в отряд строгого содержания. Не давали возможности встретиться ни со священником, ни с кем. Каким-то чудом получилось так, что до меня достучался владыка Евтихий (Курочкин), через врача Анатолия Викторовича. Мы с ним встретились в санчасти, в кабинете. Поговорили. А он очень простой монах, в кирзовых сапогах пришел. Мы с ним так душевно поговорили! Он мне говорит: «Не переживай». Я ему говорю: «Мне бы как-то выбраться на исповедь и на Причастие!» «Не переживай, – говорит, – все устроим». И буквально через месяц меня положили в санчасть, потом из санчасти перевели в отряд, в открытый лагерь.

Первым делом я пришел в храм. Меня владыка Евтихий назначил старостой в храме внутри лагеря. С 1999 года я стал старостой храма Русской Зарубежной Православной Церкви. Это тогда еще было. Потом к нам стал приходить отец Петр Лысенко. У меня вопросы сразу стали появляться: почему мы вместе? А потом, раз тебе, и воссоединилась Церковь! Так этому обрадовался, так обрадовался!

О. Григорий: А вы находились еще в местах заключения?

Инок Севериан: Да, это как раз эпоха двух времен. Я думал: «Слава Богу, что я здесь оказался». Такие мысли меня посещали. Понятно, были переживания, что была семья, была жена, мы разошлись, дочь растет без меня. Это все меня задевало за живое. Но в приоритете была спасительная мысль (она меня всегда удерживала), что Церковь – это такое место настоящей свободы. Я могу туда прийти, и мне никто ничего не может сделать.

О. Григорий: Отец Севериан, почему Вы здесь? Вы же сейчас в Кинешемской епархии служите на монастырском приходе? Что Вас связывает с Тюменью?

Инок Севериан:Здесь у меня жили родители. Мама умерла в прошлом году от рака. И я приехал на годовщину.

О. Григорий: Как ее имя?

Инок Севериан: Татьяна.

О. Григорий: Отец Севериан, спасибо что вы к нам пришли! Спасибо, Андрей Александрович, что привели к нам такого гостя, нашего земляка. Скажите, как можно помочь вашему центру?

Андрей Якунин: Нам можно помочь вещами, продуктами, медикаментами. Мы получили лицензию на медицинскую деятельность. Коммунистическая, 70 – вот наш адрес. Всем будем благодарны!

Набор и подготовка текста:
Наталья ЛИПАЕВА, г. Тюмень