|
Интервью с протоиереем Петром Егоровым, настоятелем храма в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» г. Тюмени,
на «Радио Вера Тюмень» от 31 мая 2019 года
Прот. Григорий Мансуров: Здравствуйте, уважаемые радиослушатели! Программа
«Светлый час» вновь на «Радио Вера»! В
эфире ваш покорный слуга священник Григорий Мансуров, ведущий этой передачи. И
сегодня наш гость – протоиерей Петр Егоров, настоятель храма в честь иконы Божией
Матери «Утоли моя печали», храма в честь
Казанской иконы Богородицы в селе Каскара
и благочинный Знаменского кафедрального
собора! Отец Петр, добрый вечер!
Прот. Петр Егоров: Добрый вечер, дорогие радиослушатели! Христос воскресе!
Отец Григорий: Воистину воскресе!
Отец Петр, я вот записывал, чтобы ничего
не перепутать, места вашего служения, и
получается, что вы – трижды Богородичный.
Три храма, которые вы окормляете, в которых служите – все три в честь Богородицы: в
честь «Знамения» Божией Матери, Казанской
иконы и в честь иконы «Утоли моя печали».
Но я бы хотел сегодня с вами, отец Петр,
поговорить не о дне сегодняшнем, хотя
«может» и о нем тоже, а о прошлых годах.
Я помню, в 1996-м году, когда я поступал в
Тобольскую духовную семинарию, вы, кажется, были тогда экономом. Или уже уехали?
Отец Петр: Нет, был еще тогда экономом.
Отец Григорий: Экономом были. Там
еще был такой батюшка – отец Алексий
Борисов, да?
Отец Петр: Он у меня помощником был!
Отец Григорий: Я его запомнил, он,
видимо, чаще был с абитуриентами. А вы
потом отправились на приход… Как вы
пришли учиться в семинарию? Ведь вы уже
были в возрасте, у вас были дети, когда
вы поступали в семинарию. Как вы пришли
к этому?
Отец Петр: Какой-то позыв сердца,
наверное, был. Было неудовлетворение
смыслом жизни. Я проработал у нефтяников,
служил в армии, строителем работал, водителем. И как-то вот задумался о смысле
жизни. В чем смысл жизни? В светской среде я его не находил. Какие-то зачатки веры
были заложены еще в детстве, до школы.
Я рос без отца, отец рано умер. Мне было
два с половиной года, сестренке младшей
полгода. Четверо детей нас было в нашей
большой семье. Помнится, что молитвы читали – «Отче наш», «Богородицу» читали – вот
такие краткие молитвы. Крестик обязательно
носили, иконы у нас были. А когда пошел в
школу – там все это напрочь вытравливали,
высмеивали, выжигали. Учительница, даже
помню, дергала за крестик. В общем, пришлось снимать крестик. Бабушка надела его
себе, говорила: «Буду я его носить!»
Отец Григорий: За внуков, да?
Отец Петр: Да, за внуков (смеется). Ну
вот, такая вот жизнь была! А в последующем – какая-то жизненная суета. Вопрос – в
чем смысл жизни? – он словно преследовал
меня, начиная где-то с послеармейского времени, когда пошло – куда? что? кем? зачем?
На севере работал, заработки хорошие были,
вроде бы ни в чем не нуждался, достаточно интересно было жить. Деньги большие,
ездили отдыхать и на море, и на родину в
Башкирию ездили. Было неплохо все.
А потом я поступил учиться, будучи
женатым и имея двоих детей, в техникум в
Челябинске на промышленное и гражданское
строительство. Вот там пытался попасть в
церковь. А до этого церквей, где мне приходилось жить, не было. В той же Башкирии
не было. Меня возили куда-то крестить.
Помню, рассказывала сестра старшая, что
возили куда-то далеко, два дня ехали на
лошади, летом это было (я родился весной).
И на севере тоже храмов и священников
не было. А жажда какая-то была о Боге,
о вере, грехи были, они тяготили сердце,
душу. Знал, что есть такое Таинство – исповеди, хотелось как-то исповедоваться, но
попасть к священнику, попасть в храм не
было возможности, и эта жажда возрастала
все время. И вот потом – я учился уже в
другом месте, в сельхозтехникуме в городе
Ишиме, – пытался несколько раз попасть
в храмы, но они были почему-то закрыты.
Было два действующих храма: Никольский и
Покрова Божией Матери. И вот в один мне
удалось попасть, в храм Покрова Божией
Матери, где был настоятелем отец Константин, протоиерей, ныне уже покойный.
Отец Григорий: Это еще 80-е или уже
90-е годы?
Отец Петр: Это конец 80-х – начало
90-х. До этого я видел по телевизору –
праздновали 1000-летие Крещения Руси и
показывали Тобольск. И там был крестный
ход. Там были молодые люди в облачениях,
священники, и это было очень красиво. И
как-то вот мысль была: «Почему же я не
там?»
Отец Григорий: Но, на тот момент вы ни
разу в жизни еще не исповедовались и не
причащались, и у вас уже было внутреннее
желание служить в Церкви?
Отец Петр: Нет, что вы!
Отец Григорий: Или вы имели в виду –
почему я не там, не паломник, да?
Отец Петр: Да, почему я не там, не в
крестном ходу? Почему я не могу никак
попасть в церковь? Хотя в Тобольске в
1978-м году после армии, находясь в пути,
с группой молодых ребят, отслуживших в
армии, мы были в церкви. Поднимались на
колокольню за 5 копеек – помню, там музей
еще был. В церковь меня не пускали ребята.
Я там на колокольне задержался, обзор был
такой красивый: кругом стояли храмы, на
некоторых не было маковок, на некоторых
были покошенные кресты. Это производило
впечатление. И интересно – стремление попасть в церковь было.
Отец Григорий: То есть в 1978-м году
в Тобольске на колокольню пускали как в
музейный экспонат, можно было подняться?
Отец Петр: Да, за 5 копеек можно было
подняться.
Отец Григорий: А что еще там было?
Храмы были закрыты?
Отец Петр: Софийский храм был закрыт,
Покровский открыт. Я дольше всех задержался на колокольне, и, когда спустился, ребята,
которые спустились раньше меня, были в это
время в храме. Потом вышли, и с ними, я
помню, были кто-то в черных одеждах – ну,
я понимаю, монашки были, – и вот ребята
меня не пускали в храм, говорили: «Боимся, тут останешься!» У меня такие позывы,
порывы были, стремление попасть в храм.
Отец Григорий: Ну вот смотрите. Вы
не попадали в храм. Получается, что, кто
хочет, даже если внешние обстоятельства
ему мешают и он никак не может попасть
в церковь, все равно придет?
Отец Петр: Надо сказать, что на тот
период действительно священников было
очень мало. Даже те храмы, в которых
редко проходили богослужения, все же чаще
были закрыты. Видимо, только по субботам
и воскресеньям проходили службы – вот
что, собственно, было и в Ишиме. Когда я
попал в храм и начался Великий пост, я
стал строго поститься. Купил молитвослов,
иконку, помню, купил – такую бумажную,
повесил над кроватью. Я в общежитии жил,
ребята смотрели и удивлялись. И крестик
купил пластмассовый.
И потом в магазине – я любил книжные
магазины, с книгами в советский период
было очень тяжело, с хорошими книгами –
так вот, придя в магазин, я увидел Евангелие. Я глазам не поверил, потер глаза, цена
там стояла 100 рублей, помню, это большие
деньги были. Мне, допустим, на день рождения до этого подарили энциклопедию, она
в три раза толще этой книги и стоила 26
рублей – это большие деньги были, а здесь
Евангелие. Я взял, открыл, а там половина
церковнославянского текста, а половина русского. Я прижал ее и не знаю, что делать?
Думал шутка какая-то. Подошла молодая продавщица, говорит: «Вы хотите взять ее?». Я
говорю: «Да, хочу взять!» Она говорит: «Вас
цена не смущает?» Я говорю: «Нет». И купил
эту книгу и начал читать. Я без слез не мог
читать ее, она произвела на меня сильнейшее впечатление. Скажем так: в свете слов
Евангелия прошла вся моя жизнь, оценку я
смог сделать всей своей жизни, удивительно!
И вот, можно сказать, после этого я попал
в церковь, попал к священнику на службу,
стал посещать службы, молитвы читать. И
впервые я там причастился. Исповедь, конечно, у меня была слабенькая, потому что
еще не готов, не знал, как это делается. На
службы ходили человек семь бабушек, и я
среди них, молодой человек, в галстуке, в
костюмчике ходил (смеется). Учителя очень
удивлялись, сокурсники, с которыми вместе
жили, гуляли, веселились, как говорят посовременному – «отрывались»…
И вот по окончании поста, я увидел – до
этого не видел, а тут какая-то женщина умерла и была приоткрыта дверь – удивительный
такой храм, деревянный, его еще называют
«железнодорожный». Кстати, единственный
храм, который якобы разрешил Ленин построить. Деповские работники построили в
годы тех лихолетий «атеистический» храм.
Отец Григорий: Да, там же была история
такая, было письмо, которое как будто было
написано Лениным, и в нем указывалось, что
разрешается строить. И вот потом староста
ходила и всем говорила, что – «у меня такая
бумага, и кто хотел храм закрыть – я вам
сейчас здесь покажу!». Говорят, что могли
как-то фотографию, может, подделать. В
общем, история темная, непонятная. Неужели
Ленин мог написать?
Отец Петр: Но храм сохранился, и в
храме было удивительно много икон всевозможных. Потому что, действительно, в
округе храмы разрушались, в церквах иконы
сжигали, и вот часть икон – это ценные,
хорошие иконы – перевезли туда.
Бабушки стояли обычно по углам, и мне
некомфортно было, я всегда стоял на входе
– зайду и стою там. Было как-то – меня
пригласят, скажут: «Встань здесь». И вот
мне выбралось место возле иконы Серафима
Саровского. Он стоял на камне, молился, но
тогда я даже не знал, кто такой этот святой.
Это было у распятия – у Креста, и я думал,
что вот этот «старичок» мне – самый по
душе. И, действительно, потом Серафим
Саровский мне долго покровительствовал,
да и сейчас, наверно, покровительствует.
И я всегда, поступив в семинарию, в последующие годы ездил к нему в Дивеево,
когда там тоже все только возрождалось.
Удивительно, конечно!
Вот, такая история начала моего пути:
Евангелие, вход в храм. И в последующем,
когда я диплом защитил на «отлично» – тогда
же еще было такое, советское образование, – нужно было кого-то из выпускников
направить в сельхозакадемию в Тюмень,
тогда это был институт. Я ранее учился на
механизатора, когда работал у нефтяников.
Тогда дипломы котировались везде, и вот я,
один из первых кандидатов, – и отказываюсь,
а они удивляются: «Как? Не может быть!» Я
увидел объявление, что в Тобольске открыта
семинария и что до 35 лет принимают туда
людей. Мне как раз исполнялось в этот год
35 лет, и я испугался, что не попаду туда.
А мне хотелось, у меня была жажда учебы,
познания. Потому что я знал, что ничего не
знаю, почитав Евангелие. Было стремление
узнать церковную жизнь. Хотелось как-то
быть полезным, где-то помогать.
Отец Григорий: А супруга что?
Отец Петр: Диплом я не стал получать,
оставил расписку, чтобы товарищ за меня
получил, привез, что он и сделал (хотя меня
долго уговаривали и товарищи, и преподаватели, но я настоял на своем). Приехал
в Тобольск и встретился с владыкой. И он
мне говорит: «Ну, оставляй там свою «нефтянку», север и приезжай сюда, забирай
семью!» Я говорю: «Где жить буду?», – на
что владыка мне говорит: «Вот, в тюрьме!».
Я как раз встретился с ним в общежитии
в тюремном замке, где камеры. Там тогда
горы мусора были, стены отбивали и стоял
сильный тюремный запах, ремонт шел. И
владыка говорит: «Вот здесь вот, камеру
себе выбирай!»
Я приехал, рассказал семье, родным и
близким. А мы жили дружно, у мамы четверо детей, три моих сестры и у них мужья.
И, в общем, мы как-то собрались на таком
большом семейном совете, в том числе и
супруга. Я озвучил этот вопрос, одна из сестер меня ругала, говорила: «Ты вот ненормальный! Я слышала, что нельзя Евангелие
читать до конца!» – ну, такие вот поверия
были непонятные. Мама сначала благословила, а потом – после, скажем так, такого
прессинга со стороны сестер – она тоже
встала на их сторону и сказала: «Ну, куда
ты с семьей и с детьми в тюрьме жить? Как
это так вообще?» В «нефтянке» мы хорошую
зарплату получали, по распределению нам
тогда квартира полагалась. А потом одна из
сестер говорит: «А вот если жена твоя не
согласится, так ты же не сможешь поехать
учиться! Съездите в Тобольск, посмотрите,
она посмотрит, какие там условия, и скажет,
что нет». Вот на этом и порешили.
Мы с ней выехали в Тобольск, приехали.
А одеты были в кожаную одежду (тогда на
севере бартер получали), весна, а там, в
храме Петра и Павла, ребята, кто учится и
работает, ходят в фуфайках, в солдатских
немецких одеждах. И вот мне стыдно становится, я не знаю, куда эту кожу деть. Мы
ходили, смотрели – но она не дает согласие:
«нет» и «нет». Потом пришли в тюремный
замок, и она говорит: «Как тут вообще?.. И
дети, и туберкулез тут, наверно. Как жить
тут будем?» А потом слышим какие-то очень
красивые песнопения. Оказывается, самая
первая пара ремонтировала себе комнату, у
них был ребенок – полтора, почти два годика
где-то. И вот ребенок этот из комнаты вышел, дверь открылась, и она, девочка, упала
на кучу мусора, плачет, а там песни поют,
в камере этой, в комнате. Вышли молодые
девчонки, регентши (они помогали там красить, обои клеить), и моя будущая матушка
с ними поговорила, и они ей рассказали,
что жили на квартире, там платить надо,
неудобно, а здесь камеру отремонтировали
и «будем жить и дальше учиться». И она
дала согласие: этот ребенок, девчонки и песнопения – и ее сердце как-то повернулось.
И мы приехали домой, уволились, начали
готовиться к экзаменам. Это был 1992-й год.
(Окончание следует...)
Подготовка материала и набор текста:
диакон Димитрий КОЛБАСА
|
![Перейти в раздел [Документы]](../images/doclogov.gif)
