№12 2012 г.         

Зима 1942 года

Наш дом как крепость стоит. А мы, дети, на печи сидим. В дому тепло и уютно. Кирпичи почти горячие. И мы, детвора, на подстилке сидим. И каждый из нас своим делом занимается. А на улице бунтует буря. Она хлещет, свищет и ревет, как голодная волчица.

Адская сила над землей ревет, стонет, как будто все с земли стереть хочет и поставить вверх дном. Воет неистово буря, беспрерывно, с ревом, свистом, визгом воет, бьет в окна снегом. Хочет ворваться в дом. Дурью обуян дикий ветер. Он хочет наш дом стереть с лица земли. Но дом наш стоит как крепость. Только стонет, да потихонечку трещит. И озлобленная буря, и злой ветер-гуляка, не одолев нашу крепость-дом, с воем, уж обессиленные, прочь умчались. Только на земле сугробы, как горы, намели и оставили после себя, светящих серебром под холодным зимним солнцем.

В школу по таким сугробам не добраться.

Да и занятий, наверное, не будет. Ведь буран с метелью двое суток беспрестанно был. Колодцы снегом замело. Воды в дому почти не осталось. После бури сильный мороз на улице стоит. Но от людей пар идет, которые колодец откапывают от снега. Ведь скотинку нужно накормить и напоить, да и нас, детей, тоже. Взрослым работы хватает от зари до зари, на улице, на холоде. Вечером взрослые кто полотно на кроснах ткет, кто прядет, кто вяжет, кто шьет, а мы, дети, кто перо перебирает, а большое перо скубем. Всем работы хватает. Без работы только младенцы. И надо еще приготовить уроки.

Война второй год идет. Мужчин всех из деревни на фронт взяли. Остались только женщины да дети. И все тяготы легли на их плечи, ведь как-то нужно выжить. Вот все и трудятся – стар и мал, никому никакой поблажки, да никто ее и не просит – все понимают, как трудно всем сейчас.

Взяв санки, мы втроем – брат Андрей, сестра Катерина и я, восьми годов, – отправились за сеном. Скотинку кормить нужно. Правда, хоть стог сена недалеко, но после бурана таких сугробов намело, что не пролезть. Вот к стогу и протаптываем себе дорогу. Пар от нас столбом идет. А мы еще умудряемся и песни петь, и смеемся, барахтаясь в снегу. Проложив дорогу к стогу, наложив сена на сани, мы бредем домой. Еле-еле. Нам раза три, не меньше, за сеном нужно сходить, пока светло.

Три воза сена мы привезли и впотьмах отправились в лес за дровами. Дрова дальше, в лесу. Но туда уже проторили дорогу взрослые. Они для колхозных надобностей на лошадях возили дрова и сено. И нам троим, брату, сестре и мне, уже легко было добраться до дров. Меня брат и сестра на санях везли, смеясь, гикая и хохоча, и я, что везут меня, тоже весело смеялась.

Нагрузив на сани дрова, отправились домой. Мороз стал крепчать, да и сильно, но нам было жарко. Дров на сани наложили много, их тяжело было тащить. Ночь сгустилась. Звезды мерцали в темном небе. Серп месяца тоже как будто подмигивал нам.

И вдруг какая-то тень мелькнула вблизи дороги. Мы были уже недалеко от дома. И брат тихо-тихо говорит: «Волки… Давайте дружно кричать». На помощь нам уже бежали люди. Мама их попросила, волнуясь, что мы задерживаемся в лесу. И тени волков исчезли во мраке наступающей ночи. Народ подошел, и нас освободили из постромок, за которые мы тянули сани. Меня хотели посадить на воз с дровами, но мама не разрешила. Сказала, что я могу простудиться, что я вся мокрая, лучше пусть бежит. И мы благополучно добрались домой.

Я и не помню, как уснула. Мама готовила на стол, чтобы отужинать, но я уже крепко спала, и меня так и не смогли добудиться. Утром, позавтракав, отправилась в школу. И в школе узнала много новостей. Волки в ночь задрали и унесли двух собак. Забрались в овчарню в одну из секций и зарезали 32 овцы. И четырех овец унесли.

И сторож чуть не попрощался с жизнью, но вовремя успел заскочить в сторожку. И что сторожа, наверное, будут судить. Что с фронта пришли похоронки, сразу семь штук. Что Аксинья с горя, наверное, свихнулась умом. Сидит себе тихо в углу, и глаза как будто стеклянные. Что дочь ее, Марфа, сегодня утром на фронт, не спрося, сбежала. У Аксиньи ведь как неделя прошла похоронке на ее мужа, а тут Марфа такое выкинула. Тут уже действительно свихнешься умом.

Столько новостей я узнала, и все почти что худые. Только одна была хорошая новость. Евдокия родила близнецов, двух мальчиков. Говорят, бабка-повитуха, ходоска, приняла. Хорошие мужики родились, красивые и, слава Богу, здоровенькие. И все мы дети радовались за новорожденных мужиков Евдокии. Но нас туда не пустили. Сказали, что еще рано, что Евдокия очень слаба. И детки еще очень маленькие.

Нам, детям, велели новорожденным подобрать имена. Чтоб начинались имена с одной буквы. И мы до хрипоты спорили, как назвать новорожденных. И долго не могли выбрать им имена. И в конце концов все согласились на имена Алексей и Анисим. И с радостью объявили бабушке-повитухе, как назвать мальчишек. Бабушка ходоска всплеснула руками, сказала «детвора, спасибо» и раздала нам гостинцы, всем по шанежке. И мы, довольные, отправились по домам.

Ночью к нам в дом постучали. Это был большой обоз. Обоз вез беженцев. Детей, закутанных в теплые стеганые одеяла, везли поверх поклажи. Взрослые шли вслед за обозом. Беженцев было много. Их везли на поселение. Где-то им выделили для жилья место. Но где, я не знаю. Взрослые говорили, где-то за городом Тобольском. Там они будут работать на лесозаготовке и рыбачить. Тем и кормиться будут. Сельчане собирали для беженцев продукты. Одежды у них было много. И одежда хорошая, красивая, городская. Через двое суток обоз ушел, куда их поселяли. Все эти двое суток беженцев мыли в бане сельчане. Но одна семья осталась в нашей деревне. Они не могли ехать дальше. Двое детей тяжело заболели. И их оставили на попечение моей мамы. Ведь мама людей лечила травами. Да и у нас им было где жить. У нас было два двора. То есть старшему брату Тимофею был надел. Брат был на фронте, и дом со всеми постройками пустовал. Только огород мы обрабатывали и засевали ячменем да льном. Вот в том двору и поселили беженцев. Всего их было пять человек.

Так семья беженцев осталась жить в нашей деревне. Мама травами лечила их детей, и они выздоровели. Отец их был инвалид с детства. Его звали Александром. Он портняжил. Шил пальто, костюмы и даже шубы. Жена Настя в колхозе работала бухгалтером. Тем и кормились. Да и сельчане помогали, кто чем. Были у них две девочки – Оленька с Катериной – и мальчик Алеша. Такой смешливый карапуз, ему было три года. Когда они с сестричками приходили к нам, он просил у мамы такие блины из картошки – драники (потому что картошку сырую трут на терке). Так он просит: «Тетя, дай дьяника, я его съем». И мама, смеясь, давала ему блин. Больше одного он не съедал, потому что их пекли на больших чугунных сковородах и смазывали сметаной или обмакивали в масле. Вкуснее всего драники получались, когда их обмакивали в конопляном масле.

Из картошки чего только ни готовили. Клецки, цымус на молоке, зразу с солеными грибами, пельмени с капустой или капуста квашеная и отварная картошка, также пельмени или пироги, но только по большим праздникам престольным, на новый год или поминки. А поминок было в войну много. Война поглотила почти все мужское сословие. То есть всех взрослых мужчин. Только дети мужского рода и остались. Это было всеобщее горе.

(Окончание следует...)

Нина Кондратьевна Бибеева ,
г. Тюмень